Может быть, подействовала Натальина просьба — за Иваном вскоре пришли. Развязали веревки, но руки из-за спины удалось снять не сразу, — отекли. Ивана провели в дом.
За столом в большой избе с затененными геранями окнами сидело несколько человек. На столе стояли бутылки и стаканы, огурцы в глиняной чашке.
— Ну, как отдыхалось? — спросил Салин Ивана. — Понравилось?
Иван промолчал.
— Не одумался еще, не раскаиваешься?
— А в чем раскаиваться? Я ничего худого не делал.
— За то, что ты делал, я расстрелять тебя хотел. Да передумал. Расстреливать не буду.
Минька, ухмыльнувшись, взглянул на присутствующих.
— Перевоспитывать буду. Тогда вы меня перевоспитывать хотели, а теперь я тебя.
И закурил, прищурясь, долго смотрел на Ивана, очевидно заранее потешаясь придуманным, уголки губ вздрагивали, он специально медлил, не говорил.
— Штраф будешь платить.
И опять молчит. Все за столом смотрят на него. А он катает цигарку губами и ухмыляется.
— Один рубль. И чтоб носить в день по одной копейке. Понятно?
— Понятно.
— Пешком будешь ходить. А не принесешь, шкуру спущу.
И отвернулся, потянулся за огурцом. За столом засмеялись, застучали стаканами.
— Проваливай, пока жив, — повернулся к Ивану конопатый.
4
До Полозова — семь верст. Семь туда да семь обратно — четырнадцать. Но не в расстоянии дело. Иван много ходил, и расстояние его не пугало. Не боялся он ни метелей, ни осенней распутицы. А не мог перенести Иван явно рассчитанного унижения, рассчитанного надолго, на большую огласку, на то, чтобы вконец растерять, растоптать, как окурок, человека.
«Шлюха я или кто?» — думал Иван, возвращаясь домой.
— Не пойдешь, так забьют они тебя и нам жизни не будет, — рассуждая, говорила Наталья. Она шла за Иваном. А он быстро шагал, нес Настю на руках. Так они и всегда ходили, Иван — впереди, а Наталья — позади, и никогда, чтобы рядом. Иван молчал, говорить ему не хотелось. Руки у Ивана болели, он пересаживал девочку с одной руки на другую, но все-таки нес.
«Вот ведь было как, — думал Иван, — работал мой тятя на Салина, гнул холку, так что же, опять? Сколько мы, бывало, исполу на них косили, ночью. Днем выкосим свое, а ночью идем на них косить. А что имели? Стравят озими — не скажи! Молчи! Неужели опять так? За что тогда кровь проливали, мать честная! А не пойду — погубят!»
И получалось так, что положение было безвыходное. Ничего не удавалось придумать Реброву.
Вернувшись домой, он сразу же направился к Василию.
— Отпустили! — увидев его, обрадовался Василий.
— Отпустили. Да как отпустили!
Иван обо всем рассказал Василию. А пока говорил, так стало обидно, что чуть не заплакал.
— Эх, мать честная! Голова моя садовая! Батька, нет ли у тебя самогонки, дай! Скажи, у кого есть, ничего не пожалею!
— Напиться хочешь?
— Напьюсь! К такой-то матери, с копыток!
— Это не выход, — спокойно и рассудительно сказал Василий.
— А что же делать, научи.
— А вот что делать, я и сам не знаю… Наверное, придется тебе носить.
— Как бобик, так и бегать? Каждый день?
Иван вышел от Василия и почти здесь же встретил Афоню. Тот нес из поля вязанку травы. Увидев Ивана, остановился, скинул вязанку с плеча, ждал, глядя себе под ноги.
— Ну? Так чего ты? — сквозь зубы спросил Иван.
— А ничего.
— Ты что же, сбежал? И стадо бросил?
— А ты что?
— Что я?
— Да тоже вон сюда пришел.
— Я? А ты знаешь, почему я вернулся?
— Чего же тут знать! Все теперь одинаковы. Я пораньше, а ты попозже. Теперь уж что! Все пропало.
Афанасий тяжело вскинул на плечо вязанку и пошел не оглядываясь. Иван смотрел ему вслед.
— Нет, неправда. Не пропало, врешь! Мы еще побрыкаемся! А носить я, конечно, буду. А чего? — подмигнул кому-то Иван.
На следующее утро он встал, когда еще ни в одном доме не топилась печь, взял копейку и пошел в Полозово. Торопился, всю дорогу почти бежал, рубаха стала темной на спине.
Когда пришел в Полозово, на востоке чуть-чуть показался из-за леса краешек солнца. В прогоне Ивана окликнул часовой.
— Стой, куда?
— Я к Салину.
— Куда тебя несет ни свет ни заря!
— А это не твое дело! Велено, так я пришел.
— Ну и сиди, жди, когда проснется.
— Нельзя мне ждать. Приказано — будить в любое время, — присочинил Иван, чуть оттолкнув часового.
Часовой пропустил.
Ставни дома, в котором ночевал Салин, были закрыты. Иван стукнул в дверь. Он так громко ударил, что в доме сразу все вскочили, слышно было, как дробно застучали об пол сапоги. Выскочили в сени.
— Кто там? — спросил испуганный голос. Кто-то шарил, нащупывая щеколду. — Что?
Иван промолчал. «Напугались! Ишь вы, крысы! А еще хозяйничать вздумали!» Дверь приотворилась. Иван увидел Салина. Тот был в нижнем белье, в руке держал пистолет.
— Что надо? — спросил он Ивана.
— Копейку принес.
— Какую копейку?
— Медную.
Салин некоторое время смотрел на Ивана. Выражение лица его постепенно менялось, сначала было недоуменным, растерянным, затем стало злым.
— Да ты… што?.. — Салин ударил и сбил Ивана с крыльца. Громко хлопнул дверью.
— Не нравится? — сказал ему вслед Иван, встал и сплюнул кровь на песок. — Ну ничего, перетерпишь. Особенно-то не махайся. Еще посмотрим, кому первому надоест.
5
Иван жил дома уже несколько дней и все ощущал, что изменилось что-то в деревне, чего-то не хватает. Внешне вроде бы все по-прежнему, а Иван чувствовал потерю. И долго никак не мог понять, в чем дело. Но в этот день Иван неожиданно догадался. Он шел по деревне, остановился на перекрестке, взглянул на тополь, росший неподалеку, и сразу понял — вот чего!
