Иван вдруг вспомнил один случай, который произошел еще года за три до войны… Эх, мать честная, чего на свете нет!
Дело было осенью. Иван решил поправить избу, подбить нижние венцы, сгнившие от сырости. Надо было нанимать плотников, сам Иван для таких работ не годился. Поэтому Иван пустил под нож четырех овец, уложил свежанину в большие квадратные корзины и повез на базар в Питер. Город ошеломил и подавил Ивана. От толкучки, от суматохи, от шума и беспрерывного людского рыночного гама он совсем обалдел. К вечеру уже плохо соображал, что делал и что делалось вокруг, от ругани с бабами, от необходимости предлагать, отвечать и смотреть, чтоб соседи-продавцы не таскали гири и чтоб не сперли казенный передник, и от всего-всего, что и не перечислишь. За три дня Иван ни разу не присел, почти ничего не ел и не пил. И эти три дня показались ему такими долгими, как будто он пробыл тут по крайней мере уже месяц. Да будь ты неладен, этот город, и со своими булками! И когда был продан последний кусок мяса, у Ивана будто гора свалилась с плеч. Он вздохнул свободно, легко. Так здорово!
Иван решил поужинать. Он зашел в рыночную закусочную, заказал хороший обед и взял четвертинку. И может быть, потому, что Иван мало ел в эти дни, или от духоты, или потому, что после отчаянного напряжения он вдруг как-то весь расслабился, может быть именно поэтому, но Иван захмелел. А казалось бы, что́ Ивану четвертинка, слону дробина! Ивану стало вдруг весело, уютно, и вроде бы он был здесь уже не в первый раз, все вдруг стало домашним, знакомым.
«Мать честная, а и мы еще можем хвост трубой!» Появился баянист, сел на стул и заиграл. От музыки, от выпитого задвигалась, замурлыкала Иванова душа.
Подсела к Ивану женщина. Городская. Беленькая, губки пухлые. Спросила вежливо:
— У вас здесь свободно?
— Садись! — махнул Иван.
— Торговали?
— Торговал…
— Как вам у нас понравилось?
— А не дай бог хуже!
— Это почему же?
— А шумно. И дымом воняет. Травы нет.
Разговорились, познакомились. Нужна была Ивану компания, друг был нужен.
— Слушай, — сказал Иван. — Я тебя не обижу, а? Не обижайся, если что не так. Я по-простому, не побрезгуй или не подумай чего худого, выпей со мной! Маленько, а? Пригубь хотя бы, ну!
Она не отказалась. И так это порадовало Ивана, так растрогало…
«Эх, ядрена Феня! Не в деньгах счастье, деньги — тьфу! Вот что такое деньги! А человек!»
И дал ей в долг. Она попросила, и он дал.
Иван и сейчас все еще не верил в обман. Сколько времени прошло, а Ивану все казалось, что произошло какое-то недоразумение: может быть, он и сам забыл что-нибудь. А почему нет? Не могла обмануть такая женщина! И зачем ей?
Ивана вызвали в коридор. Подошел швейцар и сказал Ивану, что его там ждут.
— Кто? — обрадованно и удивленно воскликнул Иван.
— Не знаю, — сказал швейцар. — Просили, чтоб вышли.
— Так пусть сюда идет! Кто там?
В коридоре стоял незнакомый Ивану чернявый мужчина, волосы густые, вьющиеся, копной спадают на лоб, почти закрывая глаза. В прорези расстегнутого ворота рубахи тоже шевелюра. Он стоял, сердито наклонив голову.
— Ты меня звал? — спросил Иван.
— В чем дело? Объясни, пожалуйста, как это называется? — раздраженно воскликнул незнакомец.
— Что?
— Ты спаиваешь мою жену! Ты зазвал ее сюда!
— Кто, я?
— Я этого оставить не могу. Что будем делать, выяснять отношения или договоримся по-хорошему? Ты меня оскорбил!
— Обиделся? Ах ты, кудрявая головка!..
«По дурости всё, по пьянке, — думал сейчас Иван. — А ведь Наташка тогда правильно мне говорила: не вози: ни овец, ни денег! Мать честная…»
Но ни обиды, ни злости не испытывал сейчас Иван.
«А есть хорошие люди, — думал Иван. — Хороших, конечно, больше. Встречались мне чаще».
Иван пригнулся, заглянул в щель между бревен. Сразу за амбаром рос малинник, и по освещению листьев Иван понял, что ночь кончается, светает.
В доме напротив амбара проснулись, по крыльцу загрохотали сапоги. Куда-то поехали на телеге. Но за Иваном не приходили.
«Что ж, так и буду тут неделю сидеть связанный? Уж что-нибудь одно. А наверное, мне отсюда теперь не выйти, — впервые подумал Иван. — Горько ему стало, обидно. — Прав был батька. Неслух я».
И вдруг Иван услышал знакомый голос. Иван даже подскочил. «Она! Как же я не подумал, что она может прийти. Наташка!»
Иван приложил ухо к двери.
— Хоть поесть передайте, — просила Наталья.
— Потерпит. Стройнее будет.
— Немножко хоть. Да взглянуть бы.
— Иди, иди, не скули.
— Да жив ли он? Может, уже и нету?
— Жив! — крикнул Иван. — Тут я!
— Ваня! — Наташка подбежала к двери амбара. — Ваня, ты?
— Я.
— Голодный. Вчера не ел, сегодня.
— Ничего, — сказал Иван потеплевшим голосом. — Я не маленький.
— Что теперь с тобой будет?
— Отойди от двери! — крикнули издали.
— Выпустят или нет? За что они тебя? — торопливо шептала Наталья.
— Отойди сейчас же!
— Попроси прощения. Попроси прощения у Миньки. Не гордись, попроси!
Иван ничего не ответил. Он слышал, как она пошла к дому, как просила, умоляла, плакала.
— За что его? Не сам ведь он пошел, не добровольно. Миня, сделай милость, отпусти. Не оставь четырех сиротами, отпусти дурака.
— А меня вы жалели?
Иван досадливо морщился, злился, хотел крикнуть, чтоб замолчала, не просила, шла домой, уж так стыдно было — сними голову! — но знал, что все равно она не уйдет, пока не выяснит окончательно, что будет с Иваном.
