Повести студеного юга - [62]

— Я не знаю, что вы имеете в виду, сэр?

— Тебе не любопытно узнать, как я жил?

— Мне было бы очень приятно, сэр. Я не смею вторгаться в вашу личную жизнь.

— Чепуха, Майкл, разве мы с тобой не приятели? Представь себе, этот мешок с костями и жиром когда-то был лишь хилым скелетом. Я вырос в нищете и до шестнадцати лет меня пинали, как шелудивого пса. Или ты думал — я родился миллионером?

— Люди рождаются свободными и равными в правах. По-моему, их равняет то, что они рождаются голыми.

— Браво, Майкл, под твоим черепом кое-что шевелится. Но не думай, что миллионерами становятся обязательно грабители. Миллионер грабит, когда он уже миллионер, так устроено в жизни. Иначе нельзя оставаться миллионером. Но большие деньги иногда можно заработать честно. Твоему капитану первые два миллиона дало море. Я тогда служил рулевым на рефрижераторе «Кейбл». Он был резвым ходоком, но его остойчивость никуда не годилась. Возле Бермудских островов мы попали в приличный шторм, и «Кейбл» здорово лег на правый борт. Мы старались выровнять крен, но из этого ничего не вышло, «Кейбл» медленно погружался в воду. Капитан боялся оверкиля. Он приказал всем покинуть судно. Я понял, что тут есть шанс, и решил рискнуть. Мне не верилось, что «Кейбл» пойдет ко дну. В его трюмах были бананы, полторы тысячи тонн. Бананы не тонут. Я спрятался в форпике и остался на борту. Команда меня не искала, они сразу ушли на шлюпках к островам.

Мэнсфилд слушал, затаив дыхание. Старый Аллисон вырастал в его глазах до размеров героя.

— Получилось, как я и думал, — рассказывал дальше капитан. — «Кейбл» затопило только наполовину. Его мотало по морю почти три недели. С питьем и едой у меня было все в порядке, можно было жить хоть целый год. Я был не глуп, мой мальчик, и хорошо знал морские законы. Когда команда покидает судно, оно достается тому, кто на нем рискнет остаться и сумеет исправно вести вахтенный журнал. Я все делал по закону. Журнал мне пришлось завести новый — старые судовые документы унес капитан… На девятнадцатый день «Кейбл» заметили с канадского транспорта. В бинокль они видели, что на внешней обшивке левого борта стоит человек, как на палубе. Моя фигура их заинтересовала, и они подошли ближе. Капитан транспорта выслал шлюпку, чтобы снять меня с «Кейбла». Он считал, что я жду помощи. Но покидать судно я не собирался. Они уговаривали меня несколько часов, а я отвечал, что готов заключить с ними контракт на буксировку моего парохода в Нью-Йорк. Тогда они попытались самостоятельно завести буксир, чтобы за ними признали спасение «Кейбла». Канадец надеялся получить половину его стоимости, но я, говорю тебе, был не глуп. Они забрасывали фал раз десять, то с кормы, то с носа. Я носился по судну как угорелый, но завести фал не дал. Они его закрепят, а я по нему — топором. Им ничего не оставалось, как согласиться на мои условия. Потом капитан транспорта доказывал в суде, что спас меня и мое судно. Он ссылался на то, что на контракте нет его подписи, а я представил вахтенный журнал, в котором объяснил причину, почему ее нет. Чтобы получить его подпись, он заставлял меня перебраться к нему. Я бы сошел с «Кейбла», и назад бы они меня не пустили, а тогда попробуй докажи, что я покинул судно не по своей воле. Я вовремя разгадал его ход, и «Кейбл» достался мне. Он стоит шесть миллионов, но я продал его за два. Сто тысяч из них я отдал канадцам, хотя мог не давать ни цента. Мне было жаль капитана транспорта, суд обвинил его в жульничестве, и все присудили мне. Но я решил, что свои сто тысяч они заработали, я обещал им такую сумму… — Взглянув на часы, Аллисон поднялся. — Когда-нибудь я расскажу тебе все подробно. Скоро Гавана, пойду на мостик…

Они не доиграли партию в шахматы и не закончили разговор. Это было всего три дня назад, а сегодня капитана уже нет…

«Он чувствовал свою смерть, он все чувствовал!» — повторял Мэнсфилд как в забытьи.

Только теперь, все вспомнив и заново пережив, Майкл понял, чем терзался Аллисон, думая о монастыре. Его мучили какие-то давние грехи, и он боялся уйти из этого мира, не заплатив по счетам души. Он искал у Майкла поддержки, ждал его помощи. Ему хотелось, чтобы он его в чем-то убедил. Но в чем? Почему он не сказал всего до конца?

В половине третьего ночи на расстоянии около пяти морских миль показались огни маяка в Бернегатте. До Нью-Йорка оставалось идти пять часов.

Склонившись над крупномасштабной картой прибрежной полосы моря, Джексон что-то высчитывал, когда в штурманскую рубку вошел доктор. Вернее, он не вошел, а боком как бы вскользнул в рубку. Вид у него был настороженно-таинственный, на молочно-белых, не воспринимающих загара полных щеках проступал румянец чрезмерного возбуждения.

Их разговор слышал вахтенный матрос, менявший ленту в курсографе.

— Да, мистер Джексон, — сняв старомодное пенсне и в волнении протирая его полой распахнутого халата, сказал доктор вполголоса, — мои предположения, кажется, верны. В пузырьке из-под валерьянки ничего подозрительного я не обнаружил. Такое впечатление, что из него нарочно все вылили, он почти сухой. Но на ложечке темные пятна. Очень похожее потемнение, насколько мне известно, дает реакция золота на цианистый калий. Если это так, он умер мгновенно.