Повести - [74]

Эта смерть еще больше раззадорила журналистов, но уже восемнадцатого мая ремингтонная буря резко сменила свое направление. О Берцеллиусе и Ферже просто забыли, когда выяснилось, что Майерс, глава Комитета по техническому контролю, тот самый, что годом ранее похоронил проект «Антипод», работал на немецкую разведку. Накануне Федеральная полиция, бупо, раскрыла целую сеть немецкой агентуры, раскинувшуюся по всей стране, от равнинного Базеля до высокогорного Тичино. Незримые нити шпионской сети тянулись к главе Комитета по техническому контролю.

Швейцарское общество было близко к обмороку. Состоявшийся летом судебный процесс привлек к себе больше внимания, чем знаменитое дело анархиста Луккени, убийцы Елизаветы Баварской. К началу осени вина чиновника была полностью доказана, и двенадцатого сентября Верховный суд в Лозанне приговорил Майерса к пожизненному заключению с отбыванием срока в федеральной тюрьме Ленцбурга. Во время оглашения приговора Майерс был абсолютно невозмутим и снисходительно улыбался, после же, когда ему предоставили слово, добродушно заметил, что Ленцбург — отличное место и что там он как следует выспится после долгой работы. «Оттуда ведь и до Германии недалеко» — подмигнув журналистам, как бы невзначай пошутил Майерс перед тем, как шагнуть наружу, туда, где, едва сдерживаемая оцеплением, ждала его многотысячная разгневанная толпа.

Никто не придал значения этой шутке, и, как вскоре выяснилось, зря. На следующий день недалеко от Лозанны, в небольшой роще за Шардоном, на полицейский фургон, перевозивший Майерса в Ленцбург, напала группа неизвестных. Обезоружив и связав полицейских, налетчики освободили осужденного, пересадили его в бежевый DKW и, обдав незадачливых конвоиров сизым выхлопным облаком, двинулись на юго–запад, в сторону шоссе на Бур-Сен-Пьер и Аосту. Далеко уйти им, однако, не дали. Проезжавший через рощу Кристиан Жюра, продавец сукна из Шардона, увидел связанных полицейских и освободил их, и уже через несколько минут была организована погоня, к которой подключилась полиция соседнего Мартиньи. Настичь беглецов удалось лишь на итальянской границе. Бросив машину в топком снегу, они взбирались на перевал, с явным намереньем покинуть страну. Завязалась перестрелка. Бупо открыла по отступавшим огонь, с юга, со стороны заставы, наперерез им бросились бойцы пограничной службы. Дело клонилось к поимке, но в тот самый момент, когда Майерс и его приспешники были почти отрезаны от спасительного леса, откуда–то сверху, с перевала, хрястнув, застучал яростный пулемет, вынудивший полицию спрятаться за DKW, а пограничников залечь в придорожной канаве. Отстреливаясь, беглецы скрылись в лесу, оставив по себе лишь эхо выстрелов, кровь на снегу и два трупа — горбоносого верзилу в черном берете, с зажатым в мертвой руке чешским пистолетом CZ образца двадцать четвертого года, и замершего лицом вниз безоружного долговязого щеголя в темно–оливковом хомбурге. Майерса среди них не оказалось.

Повод еще раз вспомнить об «Антиподе» появился несколько лет спустя. В начале сороковых годов до Европы докатились слухи о странных землетрясениях, наблюдавшихся в тех районах земного шара, где ничего подобного никогда не случалось. В африканской саванне находили дыры диаметром с шахту метро — огромные черные колодцы с аккуратными, точно вдавленными неведомой силой стенками, под косым углом уходившие в неведомую глубину. Местные племена тотчас уверовали в их божественное происхождение. У племени агуанти в Бельгийском Конго появился культ Железного Червя, в жертву которому жестокие дикари приносили своих пышногрудых девственниц, а эфиопские партизаны, сражавшиеся с итальянской оккупационной армией Амадея Савойского, сбрасывали в одну из таких дыр пленных чернорубашечников, павших лошадей и подбитые танкетки Carro, надеясь умилостивить тем самым бога войны. В отместку одиозный итальянский генерал Витторио Пати, захвативший этот «колодец смерти» во время удачного контрнаступления на Адуа, расстрелял и сбросил туда триста плененных им партизан. Неделю спустя, когда сам Пати оказался в плену, черные повстанцы привезли его к тому же колодцу. «Да здравствует Муссолини!» — прокричал генерал, после чего, сраженный злой, как рассерженная пчела, эфиопской пулей дум–дум, улетел в разверстую преисподнюю. На Урале от подземных толчков едва не обрушился крупный металлургический завод: двенадцать рабочих–литейщиков были расстреляны по обвинению в крупномасштабной диверсии. Но внимание европейцев было поглощено боями в Северной Африке и под Москвой, и для тех, кто еще помнил о Берцеллиусе и «Антиподе», эти слухи прошли незамеченными.

Последнее из таких сообщений поступило с Аляски. Зимой сорок шестого года, в глухую полярную ночь, объятую яростью снежной бури, жители небольшого эскимосского поселка, что в северных отрогах хребта Брукса, в сорока милях к западу от Арктик—Виллидж, услышали снаружи сильный гул, сопровождавшийся в домах сотрясением мебели и стен. Двадцатидюймовый колокол бревенчатой пресвитерианской церковенки, жалко позвякивавший на шквальном ветру, забился в тревожном набате, и напуганные жители вышли посмотреть, в чем дело. В ста ярдах от деревни в белом мареве пурги они увидели пожилого оборванного мужчину европейской внешности, окруженного великим множеством стеклянных банок. Мужчина был хмур, усат и до крайности худощав, словно целый год ничего не ел. Единоборствуя с непогодой, незнакомец бил банки о камень, бил с такой суровой сосредоточенностью, словно вершил над ними суд. На эскимосов он не обратил никакого внимания. Жители были настолько поражены, что не решились подойти ближе и наблюдали за странным ритуалом со стороны. На глазах поселян почти все банки были разбиты, но последнюю незнакомец почему–то вдруг пощадил. Некоторое время он, как бы колеблясь, вертел банку в руках, затем подошел и отдал ее эскимосской девочке со словами «Возьми, тут солнце», после чего скрылся в пурге.