Повести - [53]

Несмотря на ранний час на улицах было людно. Часть прохожих тянулась в сторону Блау–парка, где сегодня должно было состояться выступление цирка арийских слонов под руководством доктора Вильгельма Аделунга. Представление ожидалось в три часа дня, но слоны прибывали утром, и многие, вероятно, хотели посмотреть на выгрузку. Шли целыми семьями, по пять и по шесть человек, старики были в мундирах и при орденах, с завитыми и напомаженными усами, женщины несли цветы, предназначавшиеся, должно быть, для цирковой труппы. Молодой господин в подозрительно знакомом клетчатом твидовом костюме и ярко–оранжевом с голубыми крапинами шейном платке пронес громоздкий футляр с фотоаппаратом. Девочка в лиловой вязаной кофте тащила огромный кочан капусты, которой она, по–видимому, собиралась угощать чудо–животных. Горбатый Петер, продавец прохладительных напитков, катил здоровенную, втрое больше садовой, тачку с соками и шипучкой, предназначенными, как можно было судить, для продажи публике в парке. Йохан, мальчик из лавки Альтермана, с той же, вероятно, целью, нес гигантскую, норовившую утянуть его в небо связку разноцветных воздушных шаров. Когда «Хорьх» поравнялся с Йоханом, эльзасец, смахивавший на Клауса, приспустил окошко и с плотоядной усмешкой бросил в адрес мальчика непристойную похвалу.

Другая часть жителей двигалась в сторону Гитлерплатц, где, судя по доносившемуся оттуда грохоту барабанов и звону литавр, проводилось какое–то торжественное мероприятие. Эта часть горожан явно преобладала. У многих в руках были маленькие партийные флажки, которыми они непрерывно размахивали, приветствуя друг друга. Здесь тоже мелькали цветы и ордена, чувствовалось праздничное оживление, кто–то даже пел на ходу гимн, то и дело подхватываемый на другой стороне улицы. Трое молодчиков в униформе СА крепили к стене дома огромный плакат с чем–то красно–коричневым, белым, расплывчатым, Кемпке не успел рассмотреть, что на нем изображено.

Предположение насчет Гитлерплатц через минуту подтвердилось — на площади путь «Хорьху» преградило пышное и многолюдное шествие «Гитлерюгенда». Случился затор, звуки «Моей баварской девчонки» потонули в реве и грохоте оркестра. Клаус, он же Рудольф, посигналил, но дорогу дали не сразу, и некоторое время они стояли, пропуская пестрые, осененные знаменами и штандартами колонны марширующих школьников. Пронесли мимо «Хорьха» длинный, белый по черной материи, лозунг: первая его часть со словом «Германия» прибыла с некоторой задержкой — несшие ее мальчики замешкались — и несколько секунд Кемпке наблюдал в окно застывшее перед ним готическое слово «пробудись!».

Шествие уже заканчивалось, и подходившие со стороны Гумбольдтштрассе колонны выстраивались на площади для проведения митинга. Возле памятника фюреру был возведен деревянный помост и трибуна, у которой, готовясь выступить, уже стояли несколько старшеклассников в униформе, штаммфюреры и баннфюреры местной гитлеровской молодежи. Самый рослый из них, нескладный худощавый паренек с веснушчатым лицом, нерешительно теребил в руках бумажку с речью — склонившийся над ним крейсляйтер, единственный из взрослых на помосте, ободряя, что–то ласково шептал ему на ухо. По обе стороны от трибуны выстроились подростки из «Дойчес Юнгфольк» с литаврами, горнами и барабанами и слаженной игрой приветствовали подходящих. Во главе каждой из колонн шли трое барабанщиков, отбивавших ритм Бранденбургского марша, юный тамбур–мажор, направлявший игру энергичным движением золоченого жезла, и рослый знаменосец с алым штандартом в руках, увенчанным серебряным германским орлом в венке из дубовых листьев. Мальчики были в коричневых рубашках и черных шортах, у тех, кто уже прошел посвящение, на поясе висел почетный кинжал в коричневых ножнах с девизом. Замыкали шествие колонны школьниц из «Союза немецких девушек», одетых в белоснежные блузки с черными галстуками, синие юбки до колена и белые гетры. Головы девушек были убраны цветами, волосы на старинный германский манер заплетены в косы и украшены красными и белыми лентами. Колонны двигались в образцовом порядке, на лицах юношей и девушек читались гордость и воодушевление, чувство причастности к великой силе, возвышавшей в эту минуту и их самих.

Шествие произвело на Кемпке необыкновенно сильное впечатление. До этой минуты, поглощенный мыслями о полете, он пребывал в каком–то тумане, а тут вдруг ожил и залюбовался этими прекрасными детьми, в таком согласии стекавшимися на митинг. Они вдруг показались ему знамением той эпохи, которую он уже сегодня явит миру. Эти юные барабанщики и знаменосцы были полны той чистой и пламенной веры, какой, должно быть, до них не знало еще ни одно поколение немцев, а именно такую веру ему, Кемпке, ныне предстояло пробудить во всех людях на земле. Перед ним по залитой майским солнцем площади, по древним камням Мариенкирхе, проходили будущие ученые, писатели, философы, инженеры, альпинисты и астронавты, новое поколение героев, те, кто пойдет за ним и понесет благую весть о звездах всему человечеству. Бесстрашные, кроткие сердцем — маленькие рыцари с горящими глазами, юное воинство с белой молнией на плече, — они наследуют землю и навсегда изгонят с ее лица тьму. Нежность этих девочек растопит сердца, мужество этих мальчиков вдохновит народы, и станет весь мир как эта площадь, и сойдутся на ней все племена, чтобы принести друг другу обет нерушимого братства. От этой мысли, а равно и сознания того, что именно он сегодня рискнет своей жизнью ради торжества этой эпохи, губы Кемпке задрожали, к горлу подступил горячий комок, и он прикусил рукав эсэсовского кителя, чтобы не заплакать от умиления и восторга.