Повести - [22]

— Мне Поликарпову подарок дать? — недоуменно переспросил старик.

— А что? Он за определение в чины берёт по пять рублей, а то и по десять. С каждого наборщика по десять копеек в год. Сорока лет ему нет, а дом на берегу реки Москвы построил, дворня у него, две лавки, библиотека в семьсот книг. А жалуется на бедность. Сквалыга!

Ефремов задумался и покачал головой.

— Не дам, — сказал он решительно.

— Куда же пастушка своего денешь?

— У меня будет жить. При книгах.

Дело, однако, оказалось не так просто, как думал простодушный словолитец.

Через неделю к нему на двор пожаловало духовное лицо. Это был человек ещё не старый, с русой бородкой и остро очерченным носом. Он топал сапогами резко и энергично, совсем не так, как положено священникам. За ним шагали два усатых солдата в зелёных мундирах. В руках у них были алебарды.

— Ефремова Михаилу, словолитца, мне надобно! — прогремел гость на весь двор.

— Я, батюшка, — поклонился Ефремов.

Гость вытащил из-за пазухи бумагу, развернул её и прочитал:

— «Ефремову Михаиле, словолитцу государева Печатного двора, приказываю его мальчишку, беглого из крестьянов, доставить немедля в Донской Богородицкий монастырь, отцу эконому Савватию, ради призрения духовного паки телесного. А ежели того не учинит, то платить ему в казну пять рублей, а мальчишку приблудного доставить в монастырь со стражею, дабы не было другим пагубного примера в укрытии беглых на Москве. Подписал начальник Монастырского приказа боярин Мусин-Пушкин». Уразумел?

Ефремов не испугался. Он запустил ладонь в бороду и проговорил почти неслышно:

— Поликарпов донёс…

— Что Поликарпов? — грозно спросил гость.

Ефремов глубоко вздохнул.

— Прав Киприанов, — сказал он, — пожалуй, батюшка, сделай милость в дом войтить.

Гость помедлил с минуту.

— Войду, пожалуй, — сказал он величественно, — а вы, служивые, подождите на дворе.

Алесь слышал этот разговор из открытого окошка. Пот выступил у него на лбу. Он вспомнил полутьму «Василия Блаженного», огоньки свечей и жёлтые, печальные лица монахов. Его туда хотели отдать на всю жизнь.

«Скорей бежать!» — пронеслось у него в голове.

Но как бежать? Солдаты расхаживали по двору и щупали рукоятками алебард то дверь амбара, то оконце бани. С другой стороны двора, вплотную к дому, стоял высокий забор из кольев.

Алесь спрятался на чердаке.

«Ежели начнут меня искать, — думал он лихорадочно, — то вылезу на крышу, а оттуда прыгну поверх забора. Авось проскочу! Я в деревне с сосен скакал…»

Дедушка Ефремов с гостем говорил долго. Когда гость вышел на крыльцо, нос у него был красный, а глаза соловые.

— Стало быть, мальчишка приблудный от тебя сбежал, — проговорил он, с трудом шевеля языком, — о чём истинно жалею… Ежели где найдём его, то к святой братии отвезём немедля. С тем будь здоров!

Он торжественно благословил Ефремова и, покачиваясь, поплыл к воротам. Солдаты переглянулись и последовали за ним. Алесь подождал ещё несколько минут и слез с чердака.

— Не возьмут меня, дедушка Ефремов? — спросил он слабо.

— Пока я жив, авось не возьмут, — отвечал старик, — но смотри со двора никуда не выходи да попам на глаза не попадайся. Прав был Киприанов… Ах, Поликарпов, ах, жмот! Изо всего деньги вышибает!

МАСТЕРА И ПОДМАСТЕРЬЯ

В январе 1708 года в Москву прибыли в закрытом возке четверо людей, закутанных до ушей в медвежьи шубы. Это были типографщики из далёкого города Амстердама: почтенный словолитец Антон Тильманс, он же Де-мей, почтенный наборщик Гендрик Сильбах, почтенный печатник и набойщик Ян Фоскул, почтеннейший переводчик и справщик Илья Копиевич.

Проезжая мимо стен Кремля со стороны Троицких ворот, типографщики велели остановить возок и вылезли на улицу.

Узорные зубцы крепостных стен были занесены молодым снегом. На мосту через замёрзшую Неглинную реку неподвижно возвышались караульные в тулупах и треугольных шляпах. Они держали на плечах алебарды. За их спинами неторопливо перезванивались колокола кремлёвских церквей.

— Красиво! — промолвил Тильманс, склонив голову набок.

— Но холодно, — добавил Сильбах, переминаясь с ноги на ногу.

— А вы как думаете, почтенный Фоскул? — спросил Тильманс.

— Никак, — отвечал Фоскул, равнодушно глядя на Троицкие ворота, — я начну думать тогда, когда мне начнут платить.

— Почтенный Фоскул близок к истине, — сказал Копиевич, — ибо если наш набор нового русского шрифта царю не понравится, он велит своему рисовальщику Куленбаху отдать рисунки букв русским словолитцам на Печатный двор, а нас сразу же отправит в обратный путь.

— Возможно ли это?! — воскликнул Тильманс.

— Весьма возможно. Ибо царь Пётр очень быстро принимает решения.

— Гм, тогда наши деньги пропали, — добавил Фоскул.

— Ну нет, — сказал почтенный Тильманс, — мы привезли с собой славное амстердамское искусство изготовлять книги. Дело не в деньгах, господа! Искусство везде уважается!

— Дело в холоде, — уныло заметил Сильбах. — Не угодно ли, господа, обратно в сани?

Хлопнул кнут, закричали возчики, и возок тронулся дальше вдоль Неглинной, через гудящие народом узкие проезды и бесчисленные ворота.

— Снова антихристы едут, — бормотал какой-то прохожий священник, старательно крестясь на кремлёвские церкви. — Скоро православных-то на Москве не останется… Истинное царствие дьявольское!