Жизнь его прошла возле книг. Вначале он их благоговейно раскрывал и читал, медленно водя деревянной указкой по строчкам. Теперь он их сам сочинял и изготовлял.
В правильной палате, как и в палате книгохранительной, царствовала величавая тишина. Мастера, входя в палату, кланялись в пояс. Разговор происходил шёпотом.
Но сейчас эта тишина была нарушена. Внизу, под окнами правильной палаты, за Китайгородской стеной, чинили на Неглинной реке мост.
Весёлый стук топоров и молотков раздавался с утра. Поликарпов то и дело раздражённо поворачивался к окну.
— Беспокойный царь, — шептал он в бороду.
Перед ним лежал лист московской газеты «Ведомости». Жирными старинными буквами было напечатано:
«Из новыя крепости Питербурха пишут, что нынешнего июня в третий день господин генерал Чемберс с четырьмя полками конных да с двумя пеших ходили на генерала Крониорта… Наше войско мост и переправу овладели, наша конница прогнала его в лес, и порубили неприятеля с тысячу человек…»
— Беспокойный царь, — шептал Поликарпов.
— Дозвольте, сударь, войтить, — раздался голос с порога.
Поликарпов нахмурился. Его ястребиные глаза и нос повернулись к двери и в тени сразу определили, кто на пороге стоит.
— Входи, Ефремов, — сказал он.
Ефремов поклонился в пояс иконам, перед которыми теплилось много лампадок. Потом поклонился Поликарпову — не так низко, как иконам, но с почтением.
— Здравствуй, — рассеянно сказал Поликарпов, — просить пришёл?
Его острая бородка уставилась на Ефремова, как указка.
— Ежели дозволите, сударь, я о мальчишке…
— Знаю. Зачем он тебе?
— Мне ученики нужны, — сказал Ефремов.
— У тебя есть ученики — Александров и Петров.
— Мало, сударь мой. Александров и Петров женатые, к делу пришли поздно. Надобно с малых лет учить.
Поликарпов задвигал бородкой.
— Ты, Ефремов, ровно князь какой — подбираешь наследника своему княжеству. Помирать собрался?
— Никак нет, на бога надеюсь. Однако…
— Мастер ты отличный, но хозяин плохой, Ефремов! Добра не скопил, а наследника ищешь.
— Я ищу наследника уменью своему, — тихо отвечал словолитец.
— Покажи мальчишку!
Ефремов открыл дверь пошире. На пороге появился Алесь, золотоволосый, голубоглазый, вымытый, в праздничной рубахе до колен.
— Кланяйся, — приказал Поликарпов, — не так, не так… Сначала богу, потом начальству!
Алесь поклонился и богу и начальству.
— Буквы знаешь? Говори!
— «Аз», «буки», «веди», «глаголь», «добро», «есть»…
— Довольно! С конца читай!
— «Ижица», «фита», «пси», «кси», «я», «о», «ю», «ять»…
— Довольно! Падь сюда! Читай сие!
Алесь покраснел как кумач. Текст, на который указывал сухой палец Поликарпова, был витиеватый и сложный. Над узорными строчками, как птицы, летели чёрные значки.
— Не знаешь?
Сего ради молю вас, читателей,
Паче же искусных книжных писателей,
Аще кто сю имать переписывати,
Потщися прилежно присматривати…
Алесь молчал.
— До разумения книжного тебе далеко, — сказал Поликарпов.
— Дозвольте, сударь, ныне азбука иная будет… — начал было Ефремов.
Но Поликарпов его оборвал:
— Иная? Видел я! В старину таковыми буквами купцы отписывали про женитьбу сыновей…
— Однако государь повелел…
— Государь многое повелел: всем бороды брить, однако мы с тобой в бородах.
За окном, на мосту, дружно грянули молотки.
— Закрой окно! — приказал Поликарпов.
Ефремов закрыл. Поликарпов заходил по палате, позванивая связкой ключей, которую он постоянно носил на поясе.
— Молоты бьют, барабаны стучат! Нет более словесной науки, а одно дело прикладное. Всюду чемберсы, брюсы — иноземные еретики. Слова заморские пошли: были «чертежи» — стали «ландкарты». Были «слуги» — стали «лакеи». Были «воеводства» — стали «губернии». Было «войско» — стала «армия». Ныне генералы науки творят!
— Слова иноземные, сударь мой, и ранее были…
— Были? Новые надобно измышлять, а не чужие на скаку хватать! Царь скачет — там врага побил, тут мост построил. Там корабль сколотил, тут азбуку нарисовал… Скок-поскок! Топ-топ-топ…
Поликарпов остановился и стал глядеть в окно. Ключи перестали звякать.
Он молчал долго.
— Было время, — сказал он наконец, — в тиши науки цвели. Книги о высоком повествовали — о тайнах души, о промыслах священных. Ныне грек-учитель стареет, а ученики шалеют. Киприанов ландкарты и таблицы печатает, а причислен к артиллерии. Зачем тебе ученик? Отдай его в артиллерию!
— Дозвольте, дозвольте, Фёдор Поликарпович, — возбуждённо заговорил Ефремов, — раньше-то наука была за семью печатями, для священства…
— Что орёшь? — грозно сказал Поликарпов. — Ты не на торговой площади! И правильно было! Не для беглых крестьянов книги! Поди с мальчишкой своим! Покуда государева приказа не будет — не возьму его! Я учеников беру учёных, из Академии словено-греко-латинской. Сказано у латинян: «сапиенти сат», что значит «учёному довольно»… Итак, ступай!
— Куда же отдать его, Фёдор Поликарпович?
Поликарпов звякнул ключами.
— В монастырь! Пусть святой братии дрова колет.
— Дать надо было, — спокойно промолвил Киприанов.
Он снова сидел у Ефремова в литейной, повернув своё круглое, толстое, лукавое личико к верстаку, возле которого Ефремов стоял с иглой, держа в левой руке металлический брусок-пунсон, с которого отливают букву.