Повести. Рассказы - [29]

Но дело не только в этом. Хотелось на доброту старика ответить тоже добротой…

А как обрадовался Поликарп Николаевич моему согласию!

Мы направились домой и по дороге обсуждали детали моей будущей поездки в Воронеж. А у ворот Поликарп Николаевич приостановил меня и сказал:

— Возможно, и не мое это дело, но коль напросился я к вам в союзники, обязан сказать… Неловко как-то, но что делать? Понимаете, у Божедомовых уже поговаривают о вашей… о вашем добром отношении к Екатерине Алексеевне. Говорят, будто вы ночевали у нее… Извините, извините, возможно, это сплетни, но я должен вас предупредить… И еще вот что. Сергей Сергеевич — скверный человечишка. Плохой, но не страшный. Остерегайтесь Маргариты Тимофеевны. Это иезуит в юбке. Змея. Она хозяйствует в доме Божедомовых, она начальник всех гадостей. Извините… Наверное, это очень нехорошо, что я вам обо всем этом говорю, но…

Вновь отстроенный после войны Воронеж показался мне веселым и просторным городом, но уже где-то мною виденным.

Присмотрелся я внимательней, помозговал и понял: в нем много домов, похожих на дома в других городах.

…Жила Анна Михайловна недалеко от вокзала. Нашел я ее легко, а вот нажать кнопку звонка оказалось трудно. Я вдруг почувствовал некую нелепость нашей затеи: выходило, что шел записываться в науку, как в кружок самодеятельности, да и то, так оказать, с черного хода…

Два раза ноги поднимали меня на третий этаж и спускали вниз прежде, чем палец нажал кнопку.

Открыла мне сама Анна Михайловна — высокая худощавая женщина в золотых очках и цветастом переднике.

— У меня к вам письмо от Поликарпа Николаевича Женихова.

— От кого? — удивленно переспросила она и, не дожидаясь ответа, взяла из моих рук письмо.

Недоверчиво и долго рассматривала адрес, написанный рукой Поликарпа Николаевича, и, лишь опознав, вероятно, его руку, вскрыла письмо и стала торопливо, крайне взволнованно читать…

Мы стояли по разные стороны порога. Я видел, как волновалась седая женщина, как дрожали ее тонкие длинные пальцы, и мне захотелось исчезнуть, провалиться сквозь все три этажа.

Она дочитала, глянула на меня и спохватилась:

— Вот уж старая дура! Проходите, ради бога… Вот сюда проходите… Садитесь, располагайтесь, а я исчезну на три минуты.

Неловко продвигаясь по тесному узкому коридору, в котором висело много зимней мужской, женской и детской одежды, стоял длинный ряд обуви, холодильник, я очутился в просторном кабинете, стены которого от пола до потолка были уставлены книгами и журналами.

Через окно на яркие большие цветы изрядно вытертого ковра падали по-осеннему грустные и нежаркие лучи солнца. Они освещали край громадного письменного стола, затянутого темно-бордовым сукном. У двери стояла широкая полумягкая тахта — тоже старая, покрытая вытертым ковром. И чернильный прибор на столе, и пишущая машинка, и портреты великих медиков в тяжелых лепных рамах, и барометр в литой чугунной оправе — все производило впечатление старинной фундаментальности и глубокой мудрости, какую ощущаешь в музее.

Анна Михайловна неслышно вошла в кабинет, застала меня за рассматриванием и сказала:

— Это кабинет моего покойного отца. Здесь каждой вещи далеко за пятьдесят лет. Я берегу все это как память… Сидите, сидите! Вам не кажется, что в комнате многовато света? С вашего разрешения я немного убавлю…

И она наполовину задернула на окне тяжелую — с кистями — штору.

Тщательно причесанная, припудренная, в глухом темном платье, Анна Михайловна была уже спокойна и даже весела. Возможно, просто держала себя в руках?

— Ну садитесь же, Петр Захарыч! Уверенней, уверенней надо держать себя, иначе, как говорится, вам удачи не видать!

Анна Михайловна взяла со стола бронзовую, в виде львиной головы с разинутой пастью, пепельницу, сигареты со спичками, села в кресло напротив и закурила.

В громадном, с высокой спинкой вольтеровском кресле она казалась маленькой и хрупкой, а сигарета в ее длинных розовых пальцах — нелепой игрушкой. И голос у нее тихий, ласковый, совсем не профессорский, не солидный…

— Насколько я поняла Поликарпа Николаевича, вы хотели бы заняться какой-нибудь несложной исследовательской работой, чтобы до поступления в ординатуру твердо определить направление своей будущей научной деятельности, заранее приобрести некоторый опыт и так далее… Это похвально. Пожалуйста, расскажите мне поподробнее о себе: кто вы, что вы, где, у кого учились, почему решили заняться именно медициной, как сейчас живете, работаете?..

Я как-то сразу доверился этой, как мне показалось, доброй и душевной женщине, и было легко рассказывать о себе.

Выслушала она и сказала:

— О своей цели вы говорите несколько иначе, чем об этом пишет Поликарп Николаевич. Из вашего рассказа я поняла, что вы решили заняться научной работой, чтобы не утонуть в мещанском болоте… Хорошо. Но тут есть загвоздка. Наука — не спасательная станция и, знаете…

У меня загорелись уши. Они стали красными как кумач. Уж это точно.

Я положил ногу на ногу, облокотился на колено и закрыл одно ухо ладошкой, а другое загорелось еще сильнее. Мне казалось, плесни на него водой — и оно зашипит.