Повести о чекистах - [50]

— Давай, давай… Только на Козобродова ежели, то сегодня его не будет, — спокойно глянул Чурбанов. — Сведения точные. В отъезде Царь ночи. Послал его куда-то шеф… Разумовский… Тьфу! Дьявол! Проговорился, — раздосадованно махнул на себя рукой и тут же хитро уставился на Николая: как, мол, ему его «оговорка».

— Это который Разумовский? — раздумчиво проговорил Николай. — Из тех, что княжили здесь когда-то?

— А-а, знаешь уже кое-что… Ну-ну, и что же тебе известно о князьке? — живо отозвался Чурбанов.

— Да есть у меня сведения, что был он у Антонова. Затем куда-то исчез. А нынешним летом видели его в С—ве на вокзале, садился в поезд, который идет через Никольское… Так что, может быть, где-то рядом, в родных местах обретается. — Немного помолчав, Николай добавил: — Туркин ведь у него лесником был. Не князь ли ему тех постояльцев послал, за которых человеку и смерть выпала?

— Да ты, я смотрю, и впрямь башковитый, — одобрительно прогудел гость-начальник. — Значит, тут копаешь? Правильно, копай глубже. Глубже копай! Именно из-за князя этого я к тебе сюда и приехал. Все мне выложишь, что тебе о нем стало известно. И не устно, а справку пиши. Это уж завтра. А сейчас расскажи, как тебе удалось взять Горбуновых-братанов.

…Случай этот из практики местного уголовного розыска — один из тех, которые становятся достоянием окрестных жителей, обсуждаются ими на все лады и создают большой авторитет отличившемуся сотруднику. Перед ноябрьским праздником, когда уже ударили морозцы и выпал снег, поздним вечером запряженная в легкие санки саврасая, закуржавленная инеем лошадка прибежала в поселок. Ею никто не правил, но она сама остановилась у ворот дома, где жил ее хозяин, заместитель председателя поселкового Совета Игнатов. Сам же хозяин, уже застывший, лежал, уткнув проломленную голову в задний угол саней.

С трудом удалось Журлову, прибывшему сюда через час, добиться от плачущей женщины ответа на вопросы: откуда должен был возвращаться ее муж, какой дорогой, что пропало из его вещей и поклажи. Оказалось, что еще с обеда поехал Игнатов в село, верст за двадцать, где проживала теща, привезти забитого ею телка: полтушки продать, половину оставить себе. Телок пропал, шуба, шапка, пиджак с убитого — тоже, а еще не оказалось в санях топора и двустволки, которую Игнатов прихватил из дому для безопасности.

Потеряв на опросе более часа, Журлов уже за полночь вдвоем с Вельдяевым на лошади отправились по пути следования погибшего. Решению задачи хорошо помогала светившая вовсю луна. Довольно крепенький морозец чувствительно прохватывал сквозь галифе еще непообвыкшее к зиме тело. Лошадка бежала ровно, похрапывая. Где-то через час пути внимательно следившие по сторонам дороги Журлов и Вельдяев заметили следы на снегу, ведущие от дороги через поле к оврагу. А за оврагом чернел лес.

— А за лесом село Марьевка, — сказал Вельдяев, когда остановились и стали изучать следы, — а ежели чуть вправо, то деревня Сосновка.

Снег был неглубокий, местами до земли сметен ветром, но в ложбинках его было достаточно, чтобы ясно определить следы двух пар сапог и салазок, с которых свисало что-то тяжелое и громоздкое. В одном месте, где была ребристая наледь, обнаружили кусочки содранного с туши мяса, то есть нашли то, что искали. А в овраге, куда спустились двое с салазками, подобрали потерянную меховую рукавицу. (Наутро ее распознает жена Игнатова.) Двое продолжали свой путь через реденький лесок, затем через вспаханное и совершенно не заснеженное поле. Но на краю поля — вот удача! — они, те дурни безграмотные, оставили салазки. Бросили их за ненадобностью. Здесь они решили поделить телка, разрубили его на две части и потащили на горбине каждый свою долю. Но куда? Дальше следы преступников были потеряны, и нельзя было уже определить, куда пошли мужики: в село — большое и богатое — Марьевку или в деревушку — десяток дворов — Сосновку. Оба населенных пункта находились за речкой на расстоянии километра один от другого.

В руках угрозыска остались только салазки. Самые обыкновенные, самодельные, сколоченные из досок, — такие имеются почти в каждом дворе. К передней планке салазок была привязана сплетенная из лыка бечева. Никаких других пометок не было. Салазки старенькие, не жалко и бросить.

И все-таки преступников Журлов обнаружил по этим самым бросовым салазкам. И вот что он придумал на другой же день.

Багряным диском солнце едва успело закатиться за гряду соснового леса, как зимние голубые сумерки уже опустились на Марьевку. В окнах там и здесь начали зажигаться огни. Все взрослое население разошлось по домам, занимаясь кто скотиной, кто готовкой ужина. Где-то гнали запрещенный законом самогон, где-то топили баньку. Откуда-то доносился звук гармошки. По всему селу перекатывался незлобный собачий гав. И только ребятишки вовсе и не думали еще убираться с вольной воли в душные тесные избы. Веселой ватагой собрались они на крутом и высоком, раскатанном до блеска речном берегу. Далеко и шибко катились с обрыва на звонкую гладь льда до самой проруби. Кто катился на ледянках, кто просто, подвернув под себя ногу, обутую в валенок, лишь некоторые из пацанов неслись лихо и дальше всех на салазках. Всю эту картину с интересом наблюдал остановившийся у самого раската неказистый мужичонка. В телогрейке, стеганых штанах, заправленных в латаные сапоги, в старенькой шапке-ушанке, уши у которой, как у дворняги, — одно книзу, другое — кверху. Шел он откуда-то вдоль по речке, везя за собой салазки, по делу, видно, да уж больно весело показалось ему наблюдать за шумливой ребятней.