Повести о чекистах - [10]

— Тут вы, наверное, зря струсили.

— Черт его знает! Докажи потом, что ты не верблюд. — Сарычев приостановился и стал всматриваться: в мелколесье, у подножия горы, промелькнула косуля. Охваченные охотничьим азартом, мы ускорили шаги. Тут уж было не до разговора. Мы подходили с наветренной стороны, поэтому косули очень скоро учуяли нас и побежали. Изящные козочки легко прыгали над кустами тамариска, издали казалось, что они плывут стилем брасс, и стрелять на таком расстоянии не имело смысла: попасть не попадешь, а перепугаешь зверье во всей округе.

— Придется сделать большой круг, чтобы незаметно подойти к ним против ветра, — сказал Сарычев, забирая влево.

Дождей давно не было, и сапоги гулко стучали по прокаленной и пересохшей земле, как по асфальту. Ковыли здесь были редкие и низкорослые.

Косули отбежали километра три и остановились.

Мы подобрались с подветренной стороны метров на триста. Козы вдруг встрепенулись и опять поплыли над кустами. Я и Сарычев выстрелили, как по команде. Одна косуля подпрыгнула выше других и тут же рухнула.

Была она не очень крупная, всего весу-то в ней килограммов двадцать вместе с потрохами. Сарычев вынул охотничий нож, выпустил косуле кровь и, взвалив еще теплую тушу на плечи, направился к машине. Я остался, надеясь на удачу.

Как потом рассказывал Сарычев, уложив косулю на мешковину в автомашине, он вернулся на то место, где оставил меня, но не нашел: преследуя косуль, я поднялся высоко по склону горы. Около семи часов вечера все собрались возле «виллиса».

Домнин и Щербинин, оказывается, весь день бродили за стадом архаров, которые были так осторожны, что ближе двух-трех километров не подпускали.

Охота, по общему мнению, была неудачной. Разделали тушу, куски мяса уложили в брезентовый мешок. Домнин предложил сварить свеженины, но кто-то возразил, сославшись на позднее время.

— Друзья мои, всех вас приглашаю к себе, моя супруга — великая мастерица по шашлыкам, — предложил Сарычев.

На его предложение никто не отозвался. Слегка подкрепившись запасами, прихваченными из дому, отправились в обратный путь.

Цель моей поездки на охоту, можно сказать, оправдалась, хотя ничего примечательного выяснить не удалось. Собственно, я и не рассчитывал на большие успехи. Однако из личных наблюдений я сделал вывод, что Домнин, Сарычев и Щербинин находятся в дружеских отношениях, обращаются друг к другу на «ты», очевидно, встречаются в домашних условиях. Это мы могли как-то учесть в нашей работе.

А вот признание командира авиаэскадрильи о том, что он в Японии имел контакты с американскими офицерами, привлекло мое внимание. Правда, я несколько скептически оценивал свои подозрения. «Будь Сарычев шпионом, он вряд ли стал бы рассказывать о тех встречах, — думал я. — О каких встречах? — тут же я спрашивал себя. Он говорил только о служебных контактах. Не исключено, что были и неделовые встречи, о которых Сарычев умалчивает и хочет отвлечь мое внимание от них рассказами о служебных встречах. Все равно, убеждал я себя, ему выгоднее было вообще не говорить об этом. Он же знает, что я работаю в Особом отделе. Впрочем, как знать, возможны различные варианты.

Запутавшись в своих размышлениях, я на какое-то время забыл о Сарычеве.

Когда же доложил о своих подозрениях Владимиру Васильевичу, тот дал распоряжение проверить Сарычева по Дальнему Востоку.

Я разослал необходимые запросы, просил дальневосточных коллег установить бывших сослуживцев Сарычева и опросить их о его связях с американскими офицерами и о поведении в Японии.

Поинтересовался его делами на объекте. Вышестоящие начальники характеризовали Сарычева как исполнительного командира, требовательного к себе и подчиненным. В подтверждение этого вывода они приводили такой факт: наиболее сложные и ответственные задания Сарычев старался выполнять лично, хотя в авиаэскадрилье есть опытные пилоты.

Подчиненные же Сарычева, напротив, усматривали в этом недоверие к ним и карьеристские замашки со стороны командира авиаэскадрильи.

Однажды я встретился с заместителем Сарычева подполковником Корнеевым Иваном Иннокентьевичем.

Поговорили о том о сем, и я, как бы между прочим, спросил его о Сарычеве.

— Командир он неплохой, — сказал Корнеев, — но его не любят. Как-то один летчик в порыве гнева бросил ему в лицо: «Неужели вы не видите, товарищ подполковник, вас не терпят, не любят». «Я не девушка, чтобы меня любить, — отрезал Сарычев, — пусть лучше выполняют мои задания». Конечно, командир должен быть требовательным, но плохо, когда настойчивость переходит в упрямство. — Корнеев ответил на телефонный звонок, дал какие-то указания и продолжал: — Недели две тому назад был такой случай. Мне сообщили, что в секторе «Н» совершил вынужденную посадку наш самолет, связь с ним потеряна. Я дал соответствующие распоряжения и доложил о происшествии Сарычеву, как только он появился в эскадрилье. «Когда это произошло?» — спросил он. «Последнее сообщение от пилота получено минут двадцать тому назад», — сказал я. «Что вы предприняли?» — «Приказал старшему лейтенанту Куколеву немедленно вылететь туда. Договорился с медчастью, чтобы послали врача». — «Отмените приказ! Вы что, не знаете, полеты над сектором «Н» запрещены? Это надо согласовать со штабом части. Я договорюсь с полковником Щербининым и полечу сам», — сказал Сарычев. «Но все уже задействовано!» — «Отмените приказ!» — потребовал Сарычев тоном, не допускающим возражения. «Есть!» — ответил я. А что мне еще оставалось? Сарычев переоделся в рабочую форму — она у него постоянно висит в кабинете, — поехал в штаб, там все согласовал, прихватил с собою врача.