Повести наших дней - [196]

Военно-бытовая песня вобрала в себя все наиболее лиричное, наиболее эмоциональное. Она неразрывно связана с боевой походной жизнью казаков-конников. Для казака жить — значило быть в дозоре! Суровая необходимость кровно сроднила казака с конем. Конь, седло, шашка — эти слова в песне стояли рядом…

Беглецам от помещиков на Дон в битвах с внешним врагом земли Русской не раз приходилось идти под команду царских воевод. В таких походах казачий добрый конь вез на себе трех всадников — в седле сидел сам казак, а позади две смерти: одна смерть славная, достойная русского человека, — сложить буйну голову в схватке с иноземным врагом, другая, позорная, смерть — попасть снова в рабство к помещику.

Но любовь к родной земле, к родному народу была сильнее этих смертей. А уж если угроза крепостной неволи, как жесткая петля, перехватывала горло, голытьбенные атаманы поднимали стяги восстания и рубились насмерть с крепостниками…

…Густо усеяна земля могилами трудовых донских казаков. Тлеют их кости во Туретчине, в сибирских лесах… Клали они головы, идя на помощь Ивану Грозному, чтобы сломить сопротивление татар. Соратничая с Петром I, они гибли в атаках против шведов… Богата была любовь их к своей родине: ее хватило не только на то, чтобы пролить за нее свою кровь, но и на то, чтобы воспеть умные дела храбрых солдат и полководцев.

…Время сровняло неровности могил, разрушило не только деревянные, но и каменные надгробия. Но в песнях героям возведены долговечные памятники. Время не в силах разрушить их. Вот строки песни, которые могли стать эпиграфом к военно-бытовым песням донских казаков:

…Пусть вольная пташечка на той калине,

Порой прощебечет она обо мне,

Что жил-был казак на далекой чужбине,

Но помнил всегда о родной стороне…

…Пятитомник А. М. Листопадова обогатил нашу культуру, наше представление о поэтическом и музыкальном народном творчестве. Он дорог нам и как живая связь с прошлым нашего народа, и как оружие в борьбе за народность в литературе и музыке. Поэту, композитору, дирижеру в поисках революционной правды и художественной ясности ее выражения «Песни донских казаков» всегда могут оказать помощь.

«Песни донских казаков» окажут благотворное влияние на фольклорное творчество. Влияние это может стать более глубоким и активным, если профессиональные и самодеятельные хоровые коллективы поставят перед собой задачу широкой пропаганды лучших песен из пятитомного наследства Листопадова, а также пропаганды молодой советской песни, которая развивает и закрепляет художественно ценное и передовое, что было особенностью русских — донских казачьих песен!..»

Запись седьмая

Дорогой мой Николай! Кажется, я близок к завершению работы над очерком о песнях донских казаков и о Листопадове. Говорю тебе об этом глухо, потому что с последней точкой ко мне приходит самокритика. Слово это — женского рода. И моя самокритика рисуется мне степенной, пожилой женщиной, одетой просто, скромно, но под стать. По обличью она из тех, кого приходилось видеть в напряженном, строгом шуме заводских цехов, на производственном совещании, в заводском клубе… Иногда она мне кажется похожей на кого-то из тех, кого я встречал на колхозных полях в разгар работ… А может, на одной из читательских конференций?.. Она говорит мне сейчас то же самое, что часто приходилось слышать именно на читательских конференциях:

— Правильно у вас это: в песнях народа найдешь его душу. Из песен узнаешь про жизнь, про думы людей, что сложили их… И недаром про хорошие песни сказано, что из них слова не выкинешь… Ну и то будет правда, что коротенькие они, а всяких ценностей в них хоть отбавляй… Об этом надо вам дописать… Пусть об этом лишний раз подумают те, кто пишет длинно, заковыристо, бездушно… Вам это нетрудно сделать… То, что написали про Умнова, про его писания, вставьте сюда…

— Откуда вы знаете, что я написал об Умнове?

Открываю глаза. На диване я один. Моя собеседница — самокритика — бесследно пропала. Слышу далеко в коридоре чьи-то живые шаги. Вот они уже в передней, и оттуда шепотом кто-то отчетливо говорит:

— Мученик…

— Варя, заходи!

— Шепоты у всех людей одинаковы… Как ты узнал, что это я, а не Лидия Наумовна? — удивляясь, спрашивает Варя.

— Очень просто узнать: ты назвала меня мучеником, а Лидия Наумовна назвала бы мучителем…

Мы оба смеемся. Потом она меня спрашивает:

— Можно мне взять твою рукопись?.. Пока ты отдохнешь здесь, я ее снова прочитаю… Интересно, какой она стала с добавлениями.

— Да ведь добавления еще не перепечатаны на машинке, — с сожалением замечаю я.

— А я и машинку захвачу. Буду читать… и на ходу перепечатывать вставки… Поставлю суп варить и за ним буду доглядывать… Ты не знал, что я такая способная? — улыбается Варя и, быстро поцеловав меня в щеку, надевает на машинку футляр.

— Возьми, — говорю ей, — запасные ленты и щеточки для чистки шрифта. Они вон, в пластмассовой коробочке.

Открыв коробочку и проворно повернувшись к дивану, где я полулежал, она сказала:

— Я возьму на всякий случай одну ленту и одну щеточку. — Спешу ей негромко заметить: — Бери коробочку и все, что в ней есть… Хочу, чтобы нужное для моего повседневного труда понемногу переселялось к тебе… Ты не возражаешь?