Повести - [34]

Григорий придвинулся к столу, оперся локтем, положил подбородок на кулак.

— Мне-то о себе рассказывать нечего и показывать нечего. Ни биографии большой не заработал, ни «роялей-фортепьянов»...

— Это ты мою терминологию используешь? — Мещеряков дружески подмигнул ему: давай, мол, используй!

— Но вот интересное дело! — протянул Григорий и выразительно посмотрел на хозяина. — Я ничуть не беднее владельца вот этой роскоши! — повторил Корсаков жест хозяина. — Да чего там беднее! — стал закипать Григорий. — Я самый настоящий богач по сравнению с ним!

— Тебе что? Твои колеса много накручивают, что ль? — сделал Мещеряков вид, что не понял, о чем говорит гость. — Ты что? Этот самый... — замялся он, — ну, передовик, новатор и дальше по тексту?

— Я — средний водитель, — спокойно продолжал Григорий, — половина шоферов на базе получает больше меня. Но дело не в этом.

— А раз не в этом, то и говорить не будем, — потянулся рюмкой Мещеряков. — Давай выпьем и поговорим о настоящем деле.

Григорий подождал, пока тот, полузакрыв глаза, прожевал грибок, и спросил:

— О каком же?

— А вот о каком! — подмигнул хозяин. — Пошли к черту свой самосвал-самопал и иди ко мне на легковушку с красным крестом. Да подожди, подожди, — замахал он руками, заметив нетерпеливое движение Григория. — Я тебя не «жмуриков» зову возить, а самых настоящих здоровых лбов. Два-три раза в неделю махнешь налево — до столицы и обратно, вот тебе на такой стол и хватит...

— Теперь я вас совсем вспомнил, доктор, — медленно поднимаясь с кресла, проговорил Григорий. — А вы помните? Вот это помните? — шагнул он к Мещерякову и раздельно произнес, подделываясь под голос доктора: «А с какой стати я с вами возиться буду, лекарства на вас тратить, если вы не сегодня-завтра в ящик сыграете? Десантник, что мотылек. Однодневка!» Помните? Это вы заболевшим солдатам говорили!

Мещеряков недовольно поморщился.

— Не помню... — замотал он головой. — Не помню... А если и говорил, то только в шутку...

— Я тогда тоже думал, что в шутку... И другие тоже так думали... А то бы... Вы же знаете десантников, — многозначительно потряс вилкой Григорий. — А сейчас я убедился, что и тогда, и сейчас — это не шутка. Десяток лет шутить одним и тем же? Прошу прощения, ни одному «шутнику» не под силу.

— Ты что? Пропагандист? Агитатор?

— Я — просто человек, — ответил Григорий...

— Да что там! — взорвался вдруг Мещеряков. — Всякое... это самое, из себя живую идею строит! — расстегивая ворот, навис над столом Мещеряков. — Да я тебе вот настолько не верю, — поднес он мизинец к самому лицу Григория. — Пошли вы все со своей романтикой... знаешь куда? Ну, вот ты скажи, — тряс он руками перед Корсаковым, — только ответь мне своими словами! Вот ты построишь дом, завод, город... Черт тебя знает, на что ты еще размахнешься! Сегодня построил, вкалывая, как проклятый. А завтра — дуба дал! И что? Кто тебе спасибо на том свете скажет? А ведь жизнь-то у человека одна! Ты живешь, чтобы работать, а я работаю для того, чтобы жить! Не прозябать, как ты, а именно жить! Вот так — снова рванулась в сторону рука. — Вот в этом-то и вся разница между нами.

Григорий во все глаза, не перебивая, смотрел на вихляющегося перед ним хозяина.

— Да, конечно, — наконец, произнес он, — разница между нами есть... И большая разница! — Корсакову не хватило дыхания. Он схватился рукой за горло, закашлялся, на глаза навернулись слезы. — Но только не в этом, так называемый доктор... И я скажу, в чем она, хотя я и гость... Но если хозяин может говорить, что хочет, то почему гостю не сказать то, чего он не может не сказать? А? — рявкнул Корсаков. Мещеряков попятился, испуганно глядя на побледневшего парня. — Знаете, что я должен сейчас сказать?

— Знаю, знаю, — заторопился тот, — но только успокойся, Гриша, давай посидим еще, выпьем, вспомним старину...

— Таких, как вы... Ой, чуть не сказал «доктор»... Какой вы доктор? Позор белому халату! Слышите? И я еще приду сюда, но не как гость! Слышите? И увижу больничные палаты здесь! Сколько их должно быть? Шесть? Шесть и будет!

Глаза Мещерякова испуганно бегали по лицу Григория, побелевшие щеки отвисли, дрожащие пальцы жадно ощупывали кромку стола. И только когда за гостем, жалобно охнув, захлопнулась дверь, из груди Мещерякова вырвался вздох облегчения.

— Вот это пригласил гостеньку... Угадал... Выбрал одного из тыщи... Ничего не скажешь, выбрал... — в растерянности проговорил он. — Да-а... От такого всего ожидать можно... Как бы мне это хлебосольство боком не вышло... Влипнешь ни за что, ни про что...

И все мы — люди...

Яростно размахивая руками, Григорий почти бежал по уже опустевшим улицам. Ему хотелось как можно скорее захлопнуть за собой массивную дверцу самосвала, услышать натруженный скрип сиденья. Может быть, хоть тогда удастся избавиться от злой дрожи, крапивой обжигающей тело. И только когда на спуске к «своему дому» он поскользнулся, пошел тише.

Но нервное возбуждение не проходило, и воздуха по-прежнему не хватало. Григорий шел, мысленно повторяя разговор с Мещеряковым, и теперь он все больше и больше злился на себя.