Повести - [31]

— Молодца! — похвалил Степан. — Сразу видать — фронтовик. Ты где воевал-то? На каком фронте? Кровь-то видел свою?

Нюхая лук, Григорий коротко отвечал на сыпавшиеся вопросы. Степан налил себе стакан, посмотрел через него на свет, пошептал что-то и заученным, ухарским движением выплеснул содержимое в рот.

— Словно Иисус Христос в лаптях по душе прошел, — со вздохом облегчения проговорил Степан и, довольно крякнув, погладил себя по груди. — Вот теперь порядочек в танковых частях!

Он откинулся спиной к штабелю, уперся затылком в ящик, закрыл глаза. А когда снова открыл их, Григорий поразился: лицо Степана было совершенно пьяным, тело обмякло, язык плохо повиновался.

— Ты, наверное, думаешь, вот еще... забулдыга... навязался на мою голову... Правильно!.. Забулдыга я! А почему? Вот ты обозвал меня забулдыгой...

Григорий сделал протестующий жест рукой: он же не проронил ни слова! Но Степан только отмахнулся от него и продолжал:

— Обозвал... Да... А я, может, в душе — настоящий человек! А почему пью? А что мне еще делать? Куда пойти, кому пожаловаться? Дома у меня нету, никого нету! Была мать — схоронил, была жена — хвостом завертела, ушла... На кой... ей... это... самое... такой обрубок? Она молодая... Я тоже молодой... Тебе сколько? Тридцати нету? Нету. А мне только прошлый год стукнуло три десятка... А дают все пятьдесят!

Григорий внимательно вгляделся в лицо собеседника. Рыжеватая, с проседью щетина кое-где покрывала щеки, подбородок, шею. На лбу, у рта — глубокие морщины, под глазами — мешки...

«И я бы дал ему не меньше, — с жалостью подумал Григорий. — Как жизнь обошлась с ним сурово...»

— А мне до пятидесяти еще жить и жить... Если только жить буду... А куда денусь? Ты на фронте был? Был. Значит, знаешь... Когда месяцами в снегу да в грязи валяешься, и фашист тебе голову поднять не дает, а тут еще подвозу харчей и махорки негу... Думаешь, хоть бы шлепнули тебя! На черта она тебе такая жизнь нужна! Подыми голову — тебя и шлепнет... Сходу шлепнет... И отходную не успеешь прочитать. А не поднимешь! Вот, ей-ей, не поднимешь! Потому что жить каждому хочется... И мне хотелось... И сейчас хочется. А то бы давно... Впереди же ничего нету... Все осталось позади. Я на фронт на двух ногах бежал... А оттуда меня, как мешок с... сгрузили... Одна дорога — в собес за пенсией, оттуда — в сельпо... «Полбанки» на троих, все в доску пьяные... Вот и жизнь...

Григорию хотелось что-то говорить, найти слова, которые хоть чуточку утешат этого отчаявшегося человека. Но слов не было. Что мог сказать или посоветовать Григорий? Что нужно взять себя в руки, крепиться, держаться, все образуется со временем? Что и сейчас он может быть полезным? Что найдется женщина, которая заменит ему ту, вертихвостку?

Но Григорий чувствовал, что все эти слова прозвучат фальшиво, как расстроенная балалайка. Сам же Григорий ударился в панику, когда представил себя на месте сапожника дяди Вани, подбивающего на углу набойки.

Так что же он может посоветовать Степану?

Григорий молчал, а в уши ему то вползал свистящий шепот, то врывался надрывный крик.

— ...Вот ты прошел до магазина, на земле твои отпечаточки... каблук, носочек — все чин-чинарем... Сразу видно — человек прошел. А я пройду... — замотал Степан головой, заскрипел зубами, — пройду... Пройду... — снова повторил он с надрывом, — будто мешок с дерьмом протащили. И ты меня успокаиваешь?! Пошли вы все... знаешь куда? Учителя нашлись! Почему у вас есть ноги, а у меня нет? Я ведь тоже человек! Эх, какой я человек? — что есть силы хватил он кулаком по земле. — Был человек когда-то... Ты еще пить будешь? — поднял Степан на Григория протрезвевшие глаза.

Григорий отрицательно покачал головой.

— Не будешь? — обозлился Степан. — Не будешь? Ну, у тебя ноги есть... А есть, так катись ты... Пока дядя добрый!

Григорий медленно поднялся, протянул Степану руку.

— Бывай здоров, Степан, увидимся еще не раз...

Тот оттолкнул протянутую руку.

— Ты мне ногу протяни... Хоть посмотрю, как она выглядит... Забыл уже... И вот это захвати... Учитель! — шлепнулась на землю недопитая бутылка...

Корсаков быстро шагал по улице, не обращая внимания на грязь и лужи. Настроение вконец испортилось, но обиды на Степана он не чувствовал, хотя тот и не совсем по-доброму обошелся с ним. Вспомнились жалобы, пьяные рыдания Лешки Громадина. «...Похоже, ничего не скажешь. А чем они виноваты? Природа дала человеку руки, ноги, а потом их отняли... Поневоле волком завоешь! Только все равно нужно взять себя в руки и держаться! Но как советовать все это, когда у тебя самого полный комплект... Обидятся... Сами должны прийти к этому...»

— Да никак Корсаков? Он, ей-богу, он! Ты чего, солдат, так бежишь, будто за тобой безногий гонится?

Григорий невольно обернулся.

— Кто гонится? Какой безногий?

— Да никто не гонится! Это я так, поговорку вспомнил. К слову пришлось... А ну-ка, иди сюда, солдат, давай хоть поздороваемся как положено! Фронтовики же как-никак!

Григорий взял протянутую руку и, не отпуская ее, впился в лицо остановившего его человека.

— Ты что? Не узнаешь, что ли? — ткнул тот Григория кулаком в живот.