Повести и рассказы - [73]

Долгий срок, полученный за поджог завода, Пётр не отмотал — здоровье не выдержало. Сменив за несколько лет несколько тюрем, он скончался в тюремной больнице города Тобольска, был похоронен там же, на тюремном кладбище, а затем вернулся в Опечек, чтобы повидать Анну.

Оказавшись на родине, Пётр узнал, что Аня умерла. После его ареста она ушла из Бобылёво в Опечек — жить к родителям Петра, которые её любили и принимали как родную. Не покладая рук она работала на скотном дворе и ждала его возвращения. Два раза в год от Петра получали письмо. Когда пришло похоронное известие, Анна подошла к буфету, распахнула скрипучие дверцы и, не успел ещё почтальон на велосипеде от дома отъехать, выпила стакан уксусной эссенции.

И вот теперь — загвоздка. Грешная душа Ани-самоубийцы не может найти себе покоя. Она бродит по лесам и болотам, захаживает в деревни, пугая народ. В карманах своей полуистлевшей кофты Анна хранит письма жениха. Иногда она появляется в родном Бобылёво, ходит от дома к дому, стучится в окна и просит людей послушать, что писал ей Пётр из тюрьмы. Как правило, деревенские её не видят. Что-то слышат — скрипы, вздохи, но саму её не замечают. Однако старухи, которые знали Анну при жизни, а также местные алкаши могут её увидеть.

Аня тоскует, а он, Пётр, ходит тут же, рядом, ходит за ней неотступно, чтобы отвести её туда, где им быть положено. Но она его не видит — смотрит сквозь него, как через стекло, и льёт слёзы.

— Не замечает она меня, не видит, не слышит! — запричитал безрукий. Он подошёл к подруге и закричал ей в ухо: «Аня! Аня, т-т-твою мать! П-п-пойдём отсюда!» Но Анна безучастно глядела на белый сад. Он толкнул её в плечо, она пошатнулась, но продолжала смотреть в окно. Тогда он своей единственной рукой обнял её за шею и заплакал, уткнувшись лицом в растрёпанные волосы.

Я хотела спросить, как это ему удаётся так молодо выглядеть для человека, родившегося более семидесяти лет назад и вдобавок вот уже полвека как погребённого. Но показалось, что эти вопросы будут сейчас не к месту...

— А я никуда без неё не пойду. Мне ведь там новую руку обещали и дом у реки. Одному всё это не нужно. Буду ждать Аню. К-к-огда-нибудь она меня заметит. Тогда уйдём вместе. Не будем больше старух бобылёвских пугать.

Пётр улыбнулся, показав гнилые чёрные зубы.

11

На следующий день мы с Маней были уже в Петербурге, на Васильевском острове, в тёплой уютной квартирке. Маня кинулась к забытым игрушкам. Я долго лежала в горячей ванне, потом у зеркала примеряла любимые платья. После двух месяцев бобылёвской жизни оказалось, что они мне велики. В окна молотил унылый дождь, но настроение было праздничным. Всё время звонил телефон — друзья и родственники, обрадованные нашим внезапным возвращением, напрашивались в гости. С улицы доносились оживлённые голоса и шум машин. Везде горели вечерние огни, казалось, что в каждом доме идёт пирушка. Да, такой глубокой темноты, такой звенящей тишины, как в Бобылёво, здесь нет.

Прошло несколько дней нашей городской — весёлой и комфортной — жизни. Мы ходили по гостям и гостей принимали, гуляли по шумным улицам, наслаждались обилием людей и впечатлений. Мои рассказы о деревенских сумасшедших всех очень забавляли. Я говорила о них со смехом, но на душе скребли кошки. Иногда я думала, что нельзя было внезапно уезжать, что следовало сходить в кулотинскую администрацию и потребовать, чтобы нищим безумцам из Опечка начали оказывать какую-то помощь. Тем более что я была у Анны в долгу: Маня перестала плакать по ночам. Она спокойно засыпала вечером и мирно спала, не просыпаясь, до позднего утра.

Как-то утром мы, позавтракав пирожками на Среднем проспекте, пошли в Этнографический музей. Там я снова убедилась в том, что Маня очень повзрослела. Она вежливо здоровалась со смотрительницами, с интересом разглядывала чукотских охотников и японские старинные игрушки. Когда мы добрались до эфиопских икон, позвонил отец Иоанн. Он извинялся за своё исчезновение — мол, был на острове, в Ниловой пустыни, и телефон мобильный не включал — и умолял срочно приехать в Бобылёво, ибо в противном случае придётся в моём доме ломать двери или выбивать окна.

Оказывается, вчера вечером он вернулся в Бобылёво и застал деревенских в панике, поскольку вот уже двое суток из дома на холме доносятся крики, стоны и ужасные завывания. Люди страшно напуганы, однако милицию пока не вызывали. Подойдя к моему дому, отец Иоанн тоже услышал какие-то странные звуки, но не крики, а будто бы бормотание. Внутрь он не смог проникнуть, я закрыла дверь на замок. В комнатах через окна никого не видно. Но, судя по всему, кто-то есть в сенях.

— Кого ты заперла в доме, родная? — спросил меня батюшка.

— Я никого не запирала. Они могут проходить сквозь стены.

— Кто?!

— Пётр и Анна, призраки из Опечка.

— Ты в своём уме? Срочно приезжай! Кто-то проник в дом, наверное, через чердачное окно, оно, кажется, разбито.

12

С замирающим сердцем я подъезжала к Окуловке. Шёл мокрый снег, он таял, не долетая до чёрных папоротников и пожухлой травы. Было холодно, неуютно. На платформе приплясывал продрогший батюшка. И снова машинка почухала в бобылёвскую гору.