Повести и рассказы - [70]
9
Я проснулась, когда было уже светло, и снова — от шума на кухне. Господи, помилуй! Опять она. Отодвинув занавеску, я наблюдала за происходящим. Тощая наша подруга в дырявой кофте усердно хлопотала по хозяйству. Она сосредоточенно перемывала чистую посуду, наводила, звеня ложками, свой порядок в буфете, тёрла мокрой тряпкой пол. При этом она то пела, то шептала, то громко читала какие-то странные стихи, вероятно, местные заговоры: «Встану я, раба Анна, благословясь, выйду, перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, во чистое поле. Смотрю я: идёт дед стар, под ним конь карь. Пил конь сталь, у раба Петра кровь перестань. На кровяную рану, пеленую ризу. Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь!»
Женщина без конца твердила заклинание, плюя через левое плечо. Она вздыхала, всхлипывала и утирала слёзы, которые струились по худому лицу. Я подумала, что, может быть, её так и зовут — Анна, и громко произнесла это имя. Гостья замерла, повернула голову и посмотрела прямо мне в глаза. Потом, сорвавшись с места, подбежала к печке и ловко на неё забралась — прямо ко мне на одеяло! Она наклонилась к моему лицу и тревожно сказала: «Надо деточку лечить!» У неё не хватало многих зубов, а изо рта пахло гнилью. Она осторожно потащила спящую Маню с печки. Я не стала ей препятствовать: привидениям и сумасшедшим лучше не перечить. Гостья повторила те же странные действия, что совершила уже вчера: подержала ребёнка у окна, постучала ножками по балке, поднесла к двери и пробормотала:
Не я помогаю, не я пособляю. Пособляют святая Богородица и сам Иисус Христос, Михаил Архангел по сей час, по весь приговор, по моё смертное слово, во веки веков — аминь!
Затем она снова поплевала через плечо, завернула ребёнка в платок и, оставив на кровати, вышла вон. Я побежала за ней. Хлопнула входная дверь. Выскочив на улицу, я увидела, что она идёт в сторону Опечка, а впереди её поджидает наш безрукий знакомец. С крыльца я смотрела, как эти странные люди медленно, будто больные, шли по щербатой асфальтовой дороге среди лысых полей и холмов. Был тихий холодный день, светило мутное солнце, на сухую траву, кружась, опускались редкие снежинки. Он был в своём пиджаке и белой рубашке, она — в ботинках на босу ногу и в кофте с дырками. Они казались в точности такими, как их изображала Маня.
Порывшись в старых, ещё не разобранных сундуках Колиной бабушки, я нашла тёплые вещи: валенки, чёрное пальто, ватник, пропахшие нафталином чулки, шарф, пилотку со звездой, ушанку. Надо было отнести всё это на чердак, чтобы Анна при случае смогла выбрать что-нибудь подходящее для себя и своего безрукого друга. Взяв в охапку тряпьё, а также деньги, которые наша гостья упорно не хотела принимать, я полезла на чердак. Раскладывая одежду недалеко от портретов, я заметила, что одна рама пустует. Фотография женщины с косой исчезла.
Вечер я провела в сильном волнении и даже подумывала, не уехать ли в город. От отца Иоанна не было известий, а я нуждалась в помощи, в поддержке, в утешении. Чтобы немного развлечься, я решила послушать на нашем старом магнитофоне Эллу Фицджеральд и почитать подаренные мне отцом Иоанном дневники Миклухо-Маклая, который родился в здешних краях, недалеко от Окуловки. Батюшка очень любил Маклая и призывал в общении с местными мужиками руководствоваться именно теми золотыми правилами, которые путешественник выработал, живя среди папуасов. Правила же эти таковы: всегда будьте спокойны и веселы, ни в коем случае не показывайте, что вам страшно. Избегайте излишнего дружелюбия, и главное — никакой агрессии. Будьте свободны в выражении ваших желаний и умейте в трудную минуту как бы ненароком удивить, поразить папуаса. Только тогда вы сможете мирно сосуществовать с жителями деревень Горенду, Бонгу и Гумбу, Опечка, Подберезья и Топорка. Глаза мои слипались. В полудреме я читала, как Маклай гулял по лесным тропинкам и знакомился с дикарями. Он был мудрым, смелым, весёлым. Хохотал, глядя на воинственные прыжки темнокожих жилистых бородачей, испуганных его появлением. Находясь под прицелом десятка копий, ложился спокойно на землю и засыпал, ибо «если уж суждено быть убитым, то всё равно, будет ли это стоя, сидя, лёжа на циновке или же во сне».
Советы путешественника пришлись кстати. Меня разбудил сильный стук в дверь. Кто бы это мог быть? Явно не наша гостья — она обходилась без подобных церемоний. Неужели вернулся отец Иоанн? Я распахнула дверь в кромешную тьму. Приглядевшись, увидела странные качающиеся силуэты, но то были не привидения. От привидений перегаром так не пахнет. На моём пороге нарисовались два косматых папуаса из Опечка — Валерка и его брат Анатолий.
Мы были плохо знакомы, лишь пару раз здоровались издали. Батюшка люто ненавидел этих пьяниц, циников и лентяев. Их бедные козы, коровы и лошади, грязные и исхудавшие, бродили по лесам и болотам в поисках пропитания. Холодными ночами они пробирались в бобылёвские сады и сараи, чтобы поглодать яблоневую кору и спрятаться от ветра. Отец Иоанн время от времени ходил к мужикам, чтобы поругать их за жестокое обращение с животными. Но наглецы лишь ухмылялись в ответ и говорили, что хотят вывести новую породу скотины, устойчивую к голоду и холодам.
