Повести и рассказы - [100]
«Марк Семёнович, зачем вы за психами бегаете, дочь пугаете? Не боитесь, что самого примут за городского сумасшедшего?» — «Алёша, я собираю материалы для докторской диссертации и международной конференции». — «Далась вам эта диссертация, дочь бы хоть оставили в покое, пускай бы в Муху шла, зачем ей дурацкий институт, ну какой она врач?» — «У неё аналитическое мышление и твёрдая рука. Это и мама твоя говорит. Будет отличным нейрохирургом». — «Марк Семёнович, что вы бредите! Твёрдая рука — это про рисунок!»
Юля позвонила Лёхе, попросила прийти. Марка Семёновича не было. В квартире дурно пахло — примерно как если бы взять самые неприятные запахи на Нининой даче и усилить их в сто раз. В гостиной среди полировки, ковров и докторских хрусталей сидела на стуле высокая старуха с прямой спиной и благородными чертами лица. Она была одета в лохмотья, а штанов на ней не было, вернее, они были натянуты только до колен.
— Это Мария Николаевна. С ней папа вчера познакомился на Смоленском кладбище и пригласил ночевать. Сказал, что она бездомная княгиня.
Юля сварила кашу. Княгиня ела с большим удовольствием. После того как кастрюлю выскребли, Лёха аккуратно и безжалостно проводил княгиню до остановки, сунул ей рубль, а саму — в трамвай.
В другой раз папа привёл Конферансье — тоже очень голодного. Конферансье был маленьким, тощеньким, в мальчишеском костюмчике, с тросточкой и в канотье. Конферансье с аппетитом ел всё, что предлагали, в глаза не смотрел, на вопросы не отвечал. Деньги взял охотно, завернул в кусок газеты, спрятал в карман и ушёл. Жизнь Конферансье протекала в больших магазинах. Если магазин был пуст, человечек бесцельно ходил от витрины к витрине, разглядывая товары народного потребления и грустно вздыхая. При большом стечении народа в нём просыпался цирковой конферансье. Он невероятно воодушевлялся, принимался вертеться на месте, пританцовывать, хлопать, топать и вдруг — выпаливал объявления цирковых номеров, а в момент воображаемого выступления артистов крутил над головой своей тросточкой, как пропеллером, пел «Советский цирк» и выделывал странные па. Его Марк Семёнович подцепил в Гостином дворе. «Уважаемая публика! На арене цирка эквилибристы братья Сидорчук! Пам-пам парарарарам-пам-па-рам, пам-пам парарарарам-пам-па-рам! Артистки Демкины, классический этюд на пьедестале! Советский ци-и-рк умеет делать чудеса-а-а! Советский ци-и-рк, и все в оранжевых труса-а-ах! А теперь акробаты Юрьевы покажут чудеса на подвижных досках (барабанная дробь). Але-гоп! Пам-пам-парарарарам-пам па-рам, пам-папарарарарам-пам-па-рам. Воздушные гимнасты под куполом цирррка!»
Психиатр повёл дочь в Филармонию слушать Вагнера. Юля любила сидеть на хорах, чтобы видеть люстры. Она смотрела на сверкающий хрусталь, потом на отца с закрытыми глазами и думала о том, что очень его любит и никогда не покинет. После концерта Марк Семёнович повёл Юлю в Роскошный Ресторан. Она шла с ним под руку — шестнадцатилетняя девушка в тёплых сапожках и дорогой шубке. Был мороз, над городом взошла луна, блестели звёзды — тихие, равнодушные и неподвижные. А под ними шумела уютная земная жизнь с домишками, окошками, людишками и машинками.
— О чём думаешь, доченька?
— О том, что мне жутко от чёрного неба и тайн Вселенной.
— А мне жутко от тайн человека. Что прячет космическая бездна — не так страшно, как то, что скрывает в себе человек. Как можно постичь умом планомерное, равнодушное убийство маленьких людей, обывателей? И дети... Как можно убивать детей? Вот тайна. А космос — ерунда.
— Это у тебя после Вагнера?
— Ой, Люлечка, подожди-ка. Подожди. Пойдём!
Марк Семёнович вдруг понёсся вперёд, Юля еле поспевала за ним. Роскошный Ресторан остался позади, впереди были проходные дворы и подворотни. Марк Семёнович преследовал быстро идущего человека, который, покружив по Желябова и Перовской, нырнул в подвал, где была прокуренная рюмочная.
Марк Семёнович встал в углу зала и впился глазами в того, за кем бежал, напрочь забыв о шампанском и киевских котлетах. Это был грязно одетый молодой красавец со спутанными кудрями, румянцем и опущенными глазами с длинными ресницами. Красавец тихо подходил к стойкам, за которыми выпивали галдящие люди, тихо брал недоеденные бутерброды, молниеносно их зажевывал и тихо отходил. Он пихал и выливал в рот всё, что попадалось под руку: водку, кофе, лимонад, селёдку, шоколад, лимончик. Потерявшие бдительность посетители заведения только диву давались — куда же всё исчезало?
В рюмочную зашли два высоких человека с артистическими лицами. Это были молодые, но уже состоявшиеся художники, они поздоровались с Марком Семёновичем, потому что встречали его в кругах, и посмотрели внимательно на Юлю. От стоек неслись приветы и приглашения состоявшимся художникам, их здесь хорошо знали. Состоявшиеся художники взяли водки, пельменей и встали к стойкам. Тут один из них увидел молодого красавца, лёг грудью на тарелки и закричал: «Человек-говно! Внимание, Человек-говно!» Красавец как раз нацеливался на чей-то бутерброд с килькой. Народ всполошился и прогнал красавца, но тот не ушёл, а тихо встал на пороге, внимательно следя за выпивающими.
