Повести и рассказы - [57]

В лицо бьют тучи второго солнца. Это тихое лесное озерцо: оно еще молодо и не успело зарасти камышом. В зеркально–гладкой, без зыби поверхнсоти, отражается весь мир до мельчайших подробностей. Даже пчела, пролетая над синей гладью, видит себя внизу. Ни ветерка. Здесь не властен он: могучие великаны взяли под защиту таинственный пятачок земли. Вокруг разносится только стук дятла или хохот лесных лягушек.

— Об этой поляне мало кто знает. Сюда трудно добраться, болота кругом. Я и еще несколько моих товарищей знают единственную тропинку, — зашептал Генка.

— Почему ты шепчешь? — спросила Лена, также шепотом.

— Здесь такая тишина… Не хочется, честно говоря, нарушать. А что здесь творится вечером, а по утру!? Птицы слетаются, наверное, со всего леса, — восторженно произнес Генка. — Это мое любимое место отдыха. Приезжаем с друзьями на несколько дней, берем с собой палатки, но лагерь ставим не на поляне, она неприкосновенна, а в отдалении. Когда мне грустно или хорошо, я тоже люблю посидеть здесь часок. И что удивительно, здесь всегда свежо, даже в самый знойный день.

Ткачук медленно опустился на чудесную, созданную самой природой софу из чистой, незапыленной травы, по верхушкам вытянувшихся ростков, и растянулся во весь рост, заложив руки за голову. Лена присела рядом.

Солнце ослепляло. Геннадий закрыл заслезившиеся глаза и мечтательно начал рассказывать девушке легенду, которая ходила вокруг этого места. Лена слушала, провожая взглядом зеленый листочек на сверкающей воде. И оторвалась только тогда, когда Генка перешел к расскажу о том, как он отдыхал здесь с друзьями. Она сломила прошлогоднюю серую былинку и осторожно стала щекотать Генке ухо, лоб, шею. Ни о чем не подозревая, юноша на настойчиво отгонял «жука».

Генка неожиданно сменил тему разговора:

— Лена, как ты относишься ко мне?

— Не знаю, в двух словах не скажешь, — удивленная вопросом, неуверенно ответила девушка. — Странно, у меня впечатление, что ты состоишь из одних вопросов.

— А ты мне, честно говоря, очень нравишься. С тобой интересно и никогда не знаешь, чего можно ожидать от тебя в следующую минуту, — Генка говорил как–то увлеченно, быстро и весело. Но успела вставить свое.

— Разве? Последнее скорее относится к тебе…, — продолжить ей не удалось.

— Как летит время! Скоро конец учебного года. Экзамены, выпускной бал… Я уеду в другой город… поступать в военное училище, — и Генка прямо задал вопрос. — Лена, ты будешь мне писать?

— Знаешь, на этой поляне не хватает только избушки на курьих ножках, — Лена засмеялась, потом быстро закрыла ладонью Генке и, нагнувшись, легко поцеловала что–то пытавшиеся произнести испекшиеся губы.

Генка осторожно убрал руку девушки со своего лба, взглянул прямо в глаза, склонившиеся над ним, и тихо, но твердо сказал:

— Я с нетерпением буду ждать твоих писем…, — к сказанному Генка добавил бы крутившиеся слова десятков книжных и сотен телевизионных героев, но признаваться в любви их языком Ткачук считал позорным и оскорбительным для такого простого предложения, которое только что произнес и которое считал своим признанием. Тогда он опять сменил резко тему и восторженно почти прокричал:

— Слушай, прошлой осенью здесь с нами случилось…

* * *

— Ткачук! Срочно к военруку. На перемене он будет ждать.

Ольга Петровна была как всегда точна, собрана, деловита.

С самого утра Генку терзало беспокойство. По настоянию Валерии он накрутил километраж вокруг массива, с целью поднятия тонуса, но потом, под струями холодной воды из душа, смутное чувство тревоги не покидало его. «Чего тянуть? Неужели неподходящая кандидатура? Или есть другая причина?»

Теперь это щемящее чувство пропало. Забыв поблагодарить классную, Генка побежал к военруку, а оттуда на трамвае прямехонько в центр города.

В двенадцать дня, окинув быстрым взглядом толпящихся призывников, он остановился перед входом в военкомат. Нужен был Борис Николаевич Груце. Именно он занимался с кандидатами, поступающими в военное училище.

Войдя в кабинет, Генка в нерешительности потоптался на месте, не зная как и что сказать, пока Груце не оторвал глаз от бумаги.

— А Ткачук? Заходи, — стройный, подтянутый, быстрый в движении и энергичный Груце встал, поздоровался и выдвинул стул, приглашая садиться.

— Что же ты меня подводишь? Твой отец, понимаешь ли, звонит, спрашивает, не на моего ли сына вызов из училища пришел, а я и не знаю что ответить. Зачем же ты его в неведении держишь?

— Это, чтобы без лишних эксцессов потом, — сдержанно улыбнулся Геннадий.

— Ну–ка, ну–ка, объясни, — собранные на переносице кустистые сердитые брови Груце расправились.

— В маме проблемы. Честно говоря, не хочу волновать раньше времени: она не хотела, чтобы я шел по стопам отца, мечтала, что поступлю в медицинский.

— Ловко придумал! — воскликнул Груце. Был он двадцати четырех лет, безус, добродушен и больше походил на старшего Генкиного брата, чем на боевого, бравого командира. — А как со спортом? Выступаешь?

— Нет, ушел из команды. На последних соревнованиях проиграл… — Он опустил голову, закусил губу, вспоминая тренера и ребят, которых подвел, ибо это пахло предательством, когда же решился поднять на Груце глаза, то встретил колючий взгляд.