Повесть про крепость - [6]

«Пойми, процедура банкротства — другое измерение, другая планета, на которой все обычные законы перестают действовать и в силе один закон специальный — «О восстановлении платежеспособности должника или признании его банкротом.» Это другое измерение и создано для того, чтобы в него ныряли, обделывали там свои дела, а потом выныривали обратно на свет божий уже чистыми. Там возможны даже кажущиеся абсурдными вещи, там нет нереальных целей, а есть лишь бюджет проекта. Они сделали большую ошибку, что пошли через банкротство. На этой территории многое зависит от действий должника, то есть от нас, и мы победим! — убеждал Богдана Перекопский.

Дальнейшая стратегия была такая: Оставшуюся задолженность в сумме 498 000 гривен перед «Промлестехникой» признаем — после драки кулаками не машут! Затем заявляем своего «надутого» кредитора на 4 миллиона и передаём ему по мировому соглашению всё имущество «Бастиона», лесникам — шиш, то есть задолженность перед ними списываем. Дело о банкротстве закрываем. Общий бюджет проекта 30 тысяч долларов. Ну и фиг с ними, лишь бы этим гадам ничего не досталось.

«С этим надо переспать» — ответил Богдан адвокатам, когда они в первый раз изложили ему этот план действий. Нелегко было свыкнуться с мыслью, что надо признать долг, которого нет. «То что мы соглашаемся с их требованиями еще не значит, что мы будем платить. Это техническое решение, которое вам нужно принять, чтобы выиграть все дело. Это наше признание, в юридическом плане — не имеет значения — долг после решения Хозяйственного суда итак бесспорен. Это наше признание — лишь констатация того факта, что мы сотрудничаем с судом и арбитражным управляющим» — заверял Перекопский. И Богдан в конце концов согласился. Тем более, что свою способность вести дела адвокаты «Лекса» уже доказали. — Дело с налоговой закончилось полной победой «Бастиона» и в первой и в аппеляционной инстанции. Все доначисленные налоги были списаны. Обошлось это удовольствие в 20 тыс. «бакинских комиссаров» — Пришлось в срочном порядке продать дачу в Крыму (Солнечногорск, Южное побережье, 4 сотки земли и домик сто квадратов, и всего за 60 штук). Но деваться некуда, нужно было отбиваться от налоговой и пополнять оборотные активы «Бастиона».

Продажа дачи помогла — бесспорно, но на другом фронте, на семейном привела к нешуточным боевым действиям:

— Я тоже деньги на эту дачу давала — мои родители тогда бабкину квартиру продали, и доченьке деньги подарили, а я, дура, их тебе на дачу отдала.

— Ну, так это четыре тысячи всего.

— Это третья часть, того, что мы тогда заплатили. «Солнечногорск, море, будет что оставить детям.» — Дура, я тебе поверила. А ты продал даже без моего согласия.

— Люся, но какое согласие, я же у тебя спрашивал.

— Ты поставил перед фактом, а не спросил. Ты продал за бесценок. Наша дача минимум в три раза дороже стоит. Минимум — сто восемьдесят тысяч.

— Такие цены были в прошлом году, и то не было.

— Нет, Богданчик, давай логически. При покупке я тебе дала третью часть цены нашей дачи. Рыночная её цена сейчас двести тысяч, значит ты мне должен отдать шестьдесят пять.

— Люся, да я её продал то всего за шестьдесят.

— Это никого не волнует — ты спешил, продешевил, или обманул меня. Ты за дачу мне должен шестьдесят пять, я их маме отдам, я ведь занимала тогда, а сейчас отдам преумноженные.

— Но, а ремонт, а сколько я туда вложил, да, я два лета там безвылазно пахал.

— Да, пахал, но эти годы ты что со мной не спал? Мой вклад ты не оцениваешь?

ВсЁ! На этом — всё, общаться дальше было невозможно. Богдан закрывался в своей комнате и несколько дней они не разговаривали.

Люся, Людмила, Люда — яркая, красивая, стройная. Короткая стрижка, большие глаза, стремительный благородный профиль. Она была похожа на француженку, такая же изящная, миниатюрная, стильная. Богдан любил её такой и поэтому вдвойне больней ему было в тот момент, когда сквозь утончённость манер и отточенность жестов проглядывало неприятное бабское стервозное нутро, ломало бархотистый голосок истерикой, сжимало в отвратительную маску милые прекрасные черты. Богдан всегда прощал её за эти скандалы. Чтобы Люда не сказала — он знал — в такие минуты она не властна над собой, как будто её телом овладевала на время какая-то злобная ведьма, очень, кстати, похожая на её бабку родом из села Большие Гребёнки.

Брак Богдана был удачным, более удачным, чем у большинства знакомых сверстников, хотя, сказать честно, он об этом никогда не задумывался и воспринимал супругу, как часть себя — в те страшно далекие почти мифические студенческие времена они познакомились, поженились и стали целым — жили, работали, менялись и вот, кажется всегда были рядом жена, дочь, общая история и жилище. Это было естественно и природно, и думать об этом, копаться в себе и их отношениях, пытаться сравнивать, измерять и прикидывать, Богдан считал неправильным и бесплодным — вскрывают только трупы, а они с Люськой были единым живым организмом, зачастую болеющим от разногласий, как в этот раз, но живым.

От монотонного голоса тетки-судьи, от её корявой украинской мовы Богдан как — то потерял нить событий, задумался о своём, и очнулся только, когда все начали вставать.