Повесть об отроке Зуеве - [52]
— Объясни ему…
— Луце, наш шаман знает по-русски. Сам скажи.
Шаман неожиданно улыбнулся:
— Знаю по-русски. — И пригласил: — Пойдем. Вот мой чум.
— Можно и мальчику?
— Нет, мальчик пусть останется. Я тебя буду слушать.
Шаману на вид лет шестьдесят. Пальцы его нервно шевелились: то, казалось, прядет шерсть, то скручивает нить. Беспокоился, пожевывал синюшными губами.
Посреди довольно просторного чума на костре варилась похлебка. Земляные нары с накиданными на них шкурами замыкали внутреннее пространство жилища.
Гарь и дым разъедали глаза, хотя круглое отверстие в конусе чума предназначалось для тяги.
Шаман, он же князец рода Сила, подбросил в огонь березовые плашки. Уселся напротив. Ни один русский не сидел в его чуме. Но этот парень из царского города, и он явился в становье без ружья. Это поразило шамана. Руки его лежали на животе, пальцы нервно двигались — «скручивали» нить.
Сила знал, какие небылицы о шаманах ходят среди казаков. Конечно, эти слухи дошли и до царского города. Пусть луце увидит, что шаман не какой-нибудь шайтан, а такой же человек, как и все.
Сила трудно подбирал русские слова. Что привело луце к эзингейцам? Племя ничем не провинилось перед березовскими казаками. Ясашной податью расплатились. Не бунтуют. И, говоря все это, настороженно узкими глазками ощупывал Зуева.
Тишайший, уютный, домашний старичок; вот-вот зевнет, уставши от дневных трудов, и залезет на печь. Господи, кто бы предположил, что час назад в этом старичке бушевали такие страсти!
— Я пришел выручить проводника.
— Это твой проводник?
О, старик себе на уме. Такого не проведешь на мякине.
Сила сказал, что он не желает зла русским. Пусть все живут в тундре, места хватит всем. Но эзингейцы прослышали: русские хотят строить еще одну церковь возле Обдорского городка, Салегарда. Поп заманит эзингейцев в храм, силком обратит в русскую веру. А самоеды этого не хотят. У них свои духи. Зачем же добрый луце (он так и сказал: добрый!) несет самоедам зло? Как бы люди царского города отнеслись к тому, если бы самоеды приказали им строить кумирни? Разве они захотят поменять своего бога? А что делают попы («бáтушки», сказал Сила) с самоедами, которые не принимают креста? Кнутом стегают. На костре сожгли шамана айвасндского рода Енора.
— Все так, — сказал Зуев. — Сила рассудил мудро. Русские не допустят, чтобы в стольном городе были кумирни. Но и он тоже не собирается строить в тундре церковь. Иная цель у него — идет к морю. Вот карта — он показывает карту.
Сила разглядывает карту. Ему интересно. Но сейчас другой разговор.
— Тогда скажи, зачем к морю идешь?
— Карту хочу исправить.
Сила задумывается.
— Много вас?
— Я, старик один, егерь и проводник.
— Русские хитры, — делает неожиданный вывод шаман. — Я знаю, русские хитры.
— Какой я хитрец? Я солдатский сын. Что думаю, то говорю.
— Все русские так говорят. Сам слышал, как ваши купцы торгуются: не обманешь — не продашь.
— Я не торговец, нечего мне продавать.
Два старика забираются в чум, садятся у огня, слушают Силу, который по-самоедски говорит им про Зуева.
— Сале-гард, Сале-гард, — чаще всего повторяет глава рода эзингейцев.
По лицам стариков ничего нельзя понять. Иногда разве причмокнут: то удивленно, то настороженно, то сердито.
Один старик прикрыл глаза. Это Вапти. Второй — Лопти. Он не спускает глаз с пришельца. Зорок, насквозь видит.
Вапти очень стар. Он устал смотреть на белый свет, его ничем не проймешь. Помнит русского князя, который жил в Березове. Царица его туда прислала.
У Вапти нос широкий, лопаткой, лицо удлиненное. Не лицо — морда лося. У Лопти нос остренький, чуткий, вынюхивающий.
Старик-лось. Старик-бурундук.
Старик-лось бурчит еле слышно:
— Сале-гард?
И надолго умолкает.
Старейшины племени многоопытны, терпеливы, дорожат своим достоинством.
Вапти по привычке бубнит под нос, и Сила с Лопти дожидаются, пока старейшина не переговорит сам с собой.
Наконец старик-лось замолкает, в горле у него булькает. Вапти обдумывал, что надо сказать через шамана этому луце. Всю жизнь старики кочевали. Бывали где придется — у моря, у гор, по всей большой тундре. Попеременно гнали оленей с юга на север, с севера на юг. Трудно сказать, кто кого гонит. Может быть, олени гонят род. Потому что оленю всегда нужен свежий корм, ягель. И олень, как судьба, ведет самоеда по тундре. Тундра — жизнь самоеда. Как солнце кочует по небу, так род кочует по тундре. Самоед промышляет дикого оленя, бьет медведя, ловит рыбу. По реке идет лед — самоед приносит жертву покровителю воды. Река разливается — самоед просит удачи у покровителя рыбы. С севера на юг. С юга на север. Так живет самоед. Так заведено исстари, с тех пор, как появился самый первый самоед. Но посланец царского города? Зачем идет на север? Разве у царицы, которая прислала сюда мальчика, нет других забот? Зачем ей, царице, Ледяное море? Пусть прямо скажет. Старейшин ничем не удивишь — они не любят обмана.
Что скажет луце?
Старики ждут.
Как объяснить?
Как войти к этим людям в доверие?
Что знают они о науке? Могут ли вообразить: есть такая сила, которая могущественнее кого угодно — атамана, царицы, верховного божества Торыма?
