Повесть об отроке Зуеве - [42]

Отдохнув немного, Зуев с казачонком Петькой пошел смотреть слободу. Приютился Березов на гористом холме левого берега Сосьвы — неправильный четырехугольник, окруженный со всех сторон реками; около четырехсот сажен в длину и двести в ширину.

Негреющее солнце выблестело вспученные льдины на Сосьве, из-под снега торчали днища перевернутых лодок. Неподалеку от церквушки — высокий тын из стоячих бревен. Это был острог, выстроенный для сосланного в Березов князя Меньшикова. Два года жил он тут в заточении. У могилы с вытесанным из лиственницы крестом Зуев снял шапку. Некогда могущественный вельможа, воитель, любимец царя, покоился, всеми забытый, под этим тяжелым и одиноким крестом.

Подслеповатый поп водил Зуева по церкви. Поминутно крестился, показывал петербургскому натуралисту пожертвованные князем Меньшиковым и чудом сохранившиеся две священнические ризы со звездами, а также орденом Андрея Первозванного.

— Просвещен князь был разумом высоким, — вздохнул поп.

Мерцали свечи возле небольшого иконостаса, лик Христа, обращенный на Зуева, словно вопрошал, зачем отроку приспичило забраться в эти проклятые царями места. Что не мог спросить вслух Иисус, то прорвалось в служителе березовского храма:

— Так что же, господин натуралист, повлекло вас в сии края? Нам велено обращать язычников в православие, и несем службу аки можем, возвещая нехристям покаяние перед богом и веру в господа нашего Иисуса Христа. А вам что неймется?

— Неймется, что тут, батюшка, поделаешь… У науки своя вера.

— Кто ж тебя, отроче, прислал сюда?

— Доктор Паллас.

В храм — по стеночке, по стеночке — прыгающей, заячьей походкой проскользнул старый остяк в расстегнутой холстинной рубахе. На шее болтался крестик. Кивал, здороваясь с Николаем Угодником. Голова остяка похожа на венчик ромашки — желтая лысина, а в разные стороны торчали седые перышки волос.

Остяк зыркнул на Васю, пал на колени и начал отбивать поклоны перед иконостасом.

Краска на иконах пожухла, растрескалась — у святых был какой-то нищенский вид.

— Новую бы церквушку надо, — сказал Зуев.

— Надо, — согласился батюшка. — Доходы наши невеликие.

Остяк замер.

— Много ли, батюшка, обратили инородцев в православие?

— От своего шайтана трудно уходят. Чувствия у них другие. Иные помыслы. Мефодий, — обратился поп к остяку, — верно сказывали, что намедни своему божку деревянному молился?

— Цютоцку.

— Цю-ютоцку-у! — передразнил батюшка. — Чего ж ты просил?

— Маленько просил. Рыбки, песца.

— А в храме чего просишь?

— Стоб сыносек хоросую зонуску взял.

— Ох, Мефодий, смотри-и. За двумя зайцами погонишься… — Батюшка махнул рукой: — А вы, молодой господин, о просвещении мыслите. Инородцам надобен крест и меч.

— Читал я в разных книжках: человек везде себе подобен и составляет единый род в поднебесье.

— Самоеды не человеку — зверю подобны. А новейших книг мы не читаем, — рассердился батюшка.

— Науке меч не пристал.

— Вот сходи-ка к самоедцам. Иные речи услышу.

— Я полагаю, — сказал Зуев, — что, кроме оружия, есть состязание в слове. Потому и самоедское наречие начал помаленьку учить.

— Отроче, — жалея мальчика, произнес батюшка, — ведомо тебе, что апостол Павел вещал Тимофею в своем послании?

— Что же?

— От глупых и невежественных состязаний отклоняйся. Они рождают ссоры. Где ссора — там драка. Где драка — там смертоубийство. Помолюсь за тебя, чтобы скорее отвратился от наивного отрочества.

— Батюшка, в Писании есть и такие слова: рабу Господа не должно ссориться, но быть приветливым ко всем. Учительным, незлобивым.

Поп зорче взглянул на Зуева:

— Это применительно к человеческой породе сказано.

Поп от крохотного фитилька зажигал свечи. Огонек бросил короткий блик на потрескавшиеся губы Николы Угодника.

Еще раз с интересом оглядел Зуева:

— Ты чей сын будешь?

— Солдатский.

— Ну, ну, — то ли удивился, то ли осерчал поп.

Остяк поднялся с колен и прыгающей, заячьей походкой выскочил из церкви.

5

«Уверенность — дитя неведения, сомнение — плод опыта жизни», — говорил адъюнкт Мокеев.

Когда Зуев принял предложение Палласа, он и не подозревал, какую ношу взваливает на себя. Путь на Югру — не пробежка по Невской першпективе. Но только здесь, в Березове, осознал, на что решился. Сдюжит ли?

В церкви похрабрился маленько. А что на самом деле ведает о самоедах?

Как соединить уверенность и сомнение, не знал даже Мокеев.

Но мальчишество взяло верх, и скоро освободился от тяжкого чувства, которое испытал в беседе с батюшкой.

Петька молча семенил рядом. Шейка худенькая, на ногах сапоги с мужской лапы.

— Ты самоедских тадыбов видал? — спросил Вася.

— Ворожей ихних? Издаля.

— Вот бы мне на них поглядеть.

— У-у-у, русских они не пускают. Если задобрить…

— Чем?

— Да хоть ружье подарить. Или еще чего. Ты богатый?

— Ружье найдется.

— Мне-то ружье ни к чему. Я из лука стреляю.

— Метко?

— Когда как придется.

— Толковый ты малый.

— Ты меня держись! — уверенно заявил Петька.

— Дитя неведения, — усмехнулся Зуев.

— Чего, чего?

— Это я так, про себя. Грамоту знаешь?

— А ты?

— Да помаленьку…

— Твой отец небось боярин? Или ахицер?

— В солдатском кафтане и треуголке.

— А не врешь?

— Чего ж мне врать, какая выгода.