Повесть об отроке Зуеве - [40]
Еще буду доволен, если кто-то из вас забежит в Семеновскую слободу к родителям и сообщит, что я жив и здоров, чего им желаю. Скажите: Васька-де, точно генерал в меховой шубе, скачет в северные земли и при нем малая команда. Пусть отец и мать наберутся терпения и ждут.
Теперь начинаем собираться в путь. Поскачем до Березова, куда в ссылку был отправлен опальный князь Меньшиков. В березовских же краях есть самоедские становища.
Про самоедов всякие слухи ходят, но слухами в моем положении пользоваться нельзя. Сказал однажды Палласу, что ужас охватывает, как о них подумаешь, — высмеял меня доктор. В пути же буду вызнавать у Вану язык самоедский, дабы по возможности самому общаться с ними. Уяснил: путешественнику, не владеющему местным диалектом, мало что увидится и услышится. Он нем. А моя латынь и немецкий тут ни к чему, как ни к чему страннику, идущему через пустыню, штоф с дорогим вином, когда нет воды.
А хозяин дома меж тем с дружками своими готовится на охоту. Одним глазком посматриваю на них. Когда на промысел идут артелью, молются общему богу по имени Земляника. Если домашний божок может обмануть (не в настроении, например), то Земляника всегда ровен. Зато его умилостивить надо, что и делают сейчас остяки. Наварили браги с хмелем, сварили бычьи головы. Поставили на стол, кланяются: ешь, Земляника, пей, Земляника, удачу пошли… Хозяин брагою окропил деревянного божка, укутанного в парку. Сам принял кружку браги.
Сказывали мне (сам не видел), что при жертвоприношении употребляют они все, что им мило… иногда живые рыбы приносят и, положа пред мнимым своим богом на землю, кланяются и просят не оставить в беде… Ежели убьют они медведя, то бывает так: сняв с медведя шкуру, повесят подле божка на высоком дереве. Просят прощения за убийство. Извинения приносят. Дескать, не мы, а железо убило тебя. И не мы железо ковали. Еще просим прощения в том, что стрелу, натянув, пустили в тебя. А что быстро стрела летела, то и тут нет нашей вины, то виноваты перья птиц, ведь птичьими перышками оперена стрела. Боятся того, что душа убитого медведя им учинит великий вред, поэтому с ней лучше заблаговременно помириться.
Жаль, не узнаю, хороша ли была охота.
Остаюсь помнящий и любящий вас гимназей — Василий Зуев.
Глава, в которой рассказывается, как путешественный отряд прибыл в Березов, про атамана Денисова и казачонка Петьку
На сотни верст ни жилья, ни людей. Белая равнина, белый горизонт. И только три пары грузовых нарт в собачьих упряжках — на последней подставе поменяли лошадей на лаек — торили медленную дорогу к северу.
Мелькали редкие перелески.
Наконец пошли таежные чащи, сумрачные и по-разбойному настораживающие. Недаром первые поселенцы назвали их суровым словом — урманы. Возле медвежьих берлог псы заливались бешеным лаем, рвались из упряжи. Вану и Ерофеев с трудом сдерживали собак.
— Может, одного мишку поднимем? — подмигнул Ерофеев. — Медвежатинки отведаем…
— Медведей бить не допущу, — твердо сказал Зуев.
— Жалеешь?
— Жалею.
Ночевали где придется. То в затишке у берега Оби, то под ветвями пихты, а то просто посреди дороги, на нартах.
Наткнулись на заброшенную юрту с пустыми окнами, разломанными дверями, раскиданной крышей. Обрадовались безмерно. Тут же, посреди юрты, разожгли костер, натопили снега, погрелись чаем.
Вану собак покормил, пробил во льду прорубь, взял на наживку с десяток приличных налимов. Шумский принялся готовить еду. Вану деловито оглядел членов экспедиции, велел всем по очереди снимать прохудившиеся пимы. Втянул в рыбью кость, наподобие иглы, вощеную дратву, пахнущую смолкой, и без лишних слов принялся за свою сапожную работу. Левая рука его действовала заученно на три привычных движения: укол в подошву, короткий рывок и затяжка дратвы. Дратву перекусывал одним зубом, хищно и враз.
— В Березов приеду — в юрты побегу, к остякам, — поделился Вану своими тайными мыслями. — Кровь пить…
— Чего в ней хорошего? — буркнул Шумский, нарезая мясо. — Вот супчик будет сладок.
— Кровь оленья сладка, как квас, тепла, как хлеб, хмельна, как водка.
Зуев, укрывшийся с головой меховыми шкурами, но сдержал смешка. Каков Вану, а? И откуда слова такие взял?
— В Березове ранее бывал?
— С купцами ездил. Шкуры покупали.
— Охота там хороша?
— Зверя, птиц сколько хошь.
— Жить дешево?
— Не знаю, казак. Денежки есть — дешево. Нет денежек — дорого.
И Вану острым зубом перекусил дратву.
В груди его зарождается песенка. В остяке точно поместился музыкальный органчик. Он ненадолго замолкает. Вдевает дратву в игольное ушко — глаз прищурен, нитка протянута, органчик заведен:
— Приедет Вану в Березов, крови оленьей выпьет и будет веселый. И Зуев будет веселый, и Ерофеев будет веселый, и Шумский будет веселый. Всем Вану пимы подлатает, ходи туда, ходи сюда, тепло будет ногам. И ногам будет весело ходить…
Под нехитрые песни остяка как-то и думается веселее. Веришь: все будет хорошо, не загинут в этих северных пространствах, цели непременно достигнут.
Ерофеев смазывает ружье, зрачок нацелил в круглое дуло. Доволен: справное ружье. Ружье-ружьишко: оно и пищу даст, и опасность отвратит…
На крутом берегу реки Хатанга, впадающей в море Лаптевых, стоит памятник — красный морской буй высотою в пять метров.На конусе слова: «Памяти первых гидрографов — открывателей полуострова Таймыр».Имена знакомые, малознакомые, совсем незнакомые.Всем капитанам проходящих судов навигационное извещение предписывает:«При прохождении траверза мореплаватели призываются салютовать звуковым сигналом в течение четверти минуты, объявляя по судовой трансляции экипажу, в честь кого дается салют».Низкие гудки кораблей плывут над тундрой, над рекой, над морем…Историческая повесть о походе в первой половине XVIII века отряда во главе с лейтенантом Прончищевым на полуостров Таймыр.
В детстве она была Софьей Олелькович, княжной Слуцкой и Копыльской, в замужестве — княгиней Радзивилл, теперь же она прославлена как святая праведная София, княгиня Слуцкая — одна из пятнадцати белорусских святых. Посвящена эта увлекательная историческая повесть всего лишь одному эпизоду из ее жизни — эпизоду небывалого в истории «сватовства», которым не только решалась судьба юной княжны, но и судьбы православия на белорусских землях. В центре повествования — невыдуманная история из жизни княжны Софии Слуцкой, когда она, подобно троянской Елене, едва не стала причиной гражданской войны, невольно поссорив два старейших магнатских рода Радзивиллов и Ходкевичей.(Из предисловия переводчика).
Роман «Серапионовы братья» знаменитого немецкого писателя-романтика Э.Т.А. Гофмана (1776–1822) — цикл повествований, объединенный обрамляющей историей молодых литераторов — Серапионовых братьев. Невероятные события, вампиры, некроманты, загадочные красавицы оживают на страницах книги, которая вот уже более 70-и лет полностью не издавалась в русском переводе.У мейстера Мартина из цеха нюрнбергских бочаров выросла красавица дочь. Мастер решил, что она не будет ни женой рыцаря, ни дворянина, ни даже ремесленника из другого цеха — только искусный бочар, владеющий самым благородным ремеслом, достоин ее руки.
Мрачный замок Лувар расположен на севере далекого острова Систель. Конвой привозит в крепость приговоренного к казни молодого дворянина. За зверское убийство отца он должен принять долгую мучительную смерть: носить Зеленый браслет. Страшное "украшение", пропитанное ядом и приводящее к потере рассудка. Но таинственный узник молча сносит все пытки и унижения - и у хозяина замка возникают сомнения в его виновности. Может ли Добро оставаться Добром, когда оно карает Зло таким иезуитским способом? Сочетание историзма, мастерски выписанной сюжетной интриги и глубоких философских вопросов - таков роман Мирей Марк, написанный писательницей в возрасте 17 лет.
О одном из самых известных деятелей Белого движения, легендарном «степном волке», генерал-лейтенанте А. Г. Шкуро (1886–1947) рассказывает новый роман современного писателя В. Рынкевича.
«На правом берегу Великой, выше замка Опочки, толпа охотников расположилась на отдых. Вечереющий день раскидывал шатром тени дубравы, и поляна благоухала недавно скошенным сеном, хотя это было уже в начале августа, – смутное положение дел нарушало тогда порядок всех работ сельских. Стреноженные кони, помахивая гривами и хвостами от удовольствия, паслись благоприобретенным сенцем, – но они были под седлами, и, кажется, не столько для предосторожности от запалу, как из боязни нападения со стороны Литвы…».