Повесть об Афанасии Никитине - [11]

А то — разговорятся меж собою разумные мужики, торговые гости, люди бывалые. Поведут беседу — кто с кем воюет и где за что, и в которой земле какой царь или султан нынче правит, и какие за рубежом есть города многолюдные, храмы златоверхие, пристани корабельные, народы нерусские… Так и мрет у меня душа! Зачем я не птица, почему у меня крыльев нету? Ох, слетал бы я в те края чужедальние, нагляделся бы, как там быстрые реки текут, как снежные горы стоят выше облака ходячего, как синеет океан-море глубокое. А то еще доведется порой: старые старицы, богомолки-странницы стих запоют да сказ поведут; да как помянут хоть слово про Индию чудесную, про ту ли про Индеюшку богатую, — у меня, у малого, дух спирает и сердце в груди замерло; жив быть не хочу, а хочу земную красу поглядеть, хочу ее всю запомнить, полюбить навеки. Таков я возрос.

Возрос, а своего желанья не бросил!

Пошел я по торговой части: как родители наши, так и мы. Работа привычная, с детских лет знакомая: счеты да подсчеты, да товары, да обозы, копейку на копейку клади — дело деньголюбивое, расчетливое дело, душа с него сохнет… А моя не усохла.

По торговым делам, по большим городам спознался я, сознакомился с гостями заморскими, со купцами иноземными. Ох, и любо же с ними потолковать, ох и полезно побеседовать! Про какой дальний край ни спроси, про какую землю ни заведи речь, — все расскажут умненько: куда путь держать, и в какую сторону ехать, и чего с собой на дорогу брать… А как запытаю про Индеюшку про богатую, — мои знакомцы и очи потупят: нет, мол, Афанасий, этого ты не спрашивай. Нашей братьи мало кто в Индии бывал, ничего толком не знаем; только слышно, что большие там чудеса и великие тайны… Молю, бывало: хоть намеком откройте! Что за чудеса, какие тайны? А ты, говорят, съезди сам, посмотри, после и нам расскажешь! До того, бывало, раззадорят — ни спать, ни есть не могу! Неужели, думаю, наш русский землепроход заморян этих ниже? Они хвастают, что весь свет обошли, а вот до Индии не добрались, ослабли. А наш брат? Неужель не дойдет?

И обуяла меня мечта — дойти до Индии! Возлелеял я в сердце эту мечту. А не с чем взяться. Не пойдешь в чужие края с пустыми руками; гостю-корабельщику товары нужны; товар запасти — казну растрясти. Надо покрепче мошной тряхнуть — а в ней, матушке, сроду ничего не бывало; наши доходы известные: торговали — веселились, подсчитали — прослезились… Надо случая выждать.

Долго я крепился, воздерживал себя, случая выжидал. Подвернулся он вправду, случай, или я сам собой его выдумал, шальной моей головой измыслил — и сам теперь не разберу. А пошло дело ходом, что уж пятиться было некуда.

Прослышал я: едет с Руси в свою землю татарский вельможа, князь Хасан-бек. Был он к нам послан послом от ширванского шаха, побывал в белокаменной Москве у великого князя, у государя нашего Ивана Васильевича, и повез от русского владыки своему ширванскому шаху большие дары: девяносто охотничьих кречетов, ловчих птиц натасканных, без отметины белых. С такими дарами не поедет он с малою челядью, а поедет с великою охраною. Попрошусь-ка, мыслю, к нему в попутчики; с ним до Ширванского царства доеду, а оттуда рукой подать в Персию, а там к арабам, — да так вот, кустик за кустиком, лесок за лесочком, доберусь до синя моря Индустанского, доплыву до Индии.

И свершил по задуманному. Отпустили меня и тверской князь, и великий князь московский всея Руси. Дали мне грамоты, что отпущен я на заморский торг.

До Нижнего Новгорода дошел без особой трудности. Там подождал малость ширваншахова посла. Он меня принял в попутчики. И пошли мы с ним Волгою. Прошли свободно Казань, Орду, Услон, Сарай… Это уж Волги низовья.

А в самом волжском низу, не так далеко от Хвалынского моря, залегло великое царство Астрахань. Это царство татарское, в нем правит татарский царь, и берет он дань со всех караванов купеческих, что идут летом Волгою. И вошли мы в реку Бузань — это Волги рукав под самой Астраханью. И тут явились к нам три астраханских татарина. Говорят: не ходите дальше. Якобы стережет нас князь здешний Касим и с ним крепкое войско — три тысячи татарских бойцов. Посол ширванский Хасан-бек этих трех татар послушал доверчиво и дал им богатые дары, попросил, чтобы они наши два корабля повели бы протоками, провели бы неслышно мимо Астрахани. Они же, злодеи, подарки взяли, а в Астрахань весть про нас подали. Поберегся я, перешел на большой корабль к послу, оставил всю поклажу на малом корабле. Пошли мы мимо Астрахани, а месяц ярко светит, нас увидели. Подняли татары крик: „Кучьма, кучьма!“ Значит, не бегите. А как не бежать? Мы от них, а они всей ордой за нами. Поднялась перестрелка. Двоих, никак, убили. Задержали татары наше малое судно, разграбили дочиста. Сколько было у меня там добришка, все прахом пошло. А большое судно наше дошло до Хвалынского моря и в устье Волги встало на мель. Тут нас окружили татары…»

Афанасий задыхался: волнение исказило его лицо. Он снова видел перед собою эту страшную битву в ночной темноте, в ушах его еще звенели свирепые татарские крики. «Что же дальше? Как уцелел ты?» — торопил Чандака. Его дочери глаз не сводили с рассказчика.