Повесть об Афанасии Никитине - [12]
«Что ж дальше? Ограбили нас татары дочиста, ни синь-пороха не оставили. И голыми отпустили за море. А на Русь не спустили — опасались, чтоб мы туда не подали вести про ихний татарский разбой. Мы пошли к Дербенту на двух судах; я шел на большем. На Хвалынском море захватила нас буря. Меньшее судно разбилось. А людей с него сняли кайтаки — это княжество такое, на Хвалынском побережье; жители говорят вроде по-персидски. Взяли они в плен наших людей, обратили в рабство. Упросил я ширваншахова посла Хасан-бека, с которым вместе пришли в Дербент, и он поклонился дербентскому князю Булат-беку, а тот послал гонца-скорохода к Ширванше-беку, известил обо всем. И Ширванша-бек написал Халиль-беку, кайтакскому князю, что вот вы, кайтаки, взяли людей, посланных ко мне, и ты освободи этих людей ради меня. И кайтакский князь, родня Ширванши-бека, послушал его, отпустил наших людей. Тогда пошли мы все к Ширванше, на его становище. Там слезно молили его и просили, чтоб помог нам вернуться на Русь. Но он ничего не помог: слишком много нас было. Заплакали мы и разошлись кто куда. У кого осталось дома много имущества и было чем долги заплатить, тот пошел восвояси, на Русь. А у меня дома много долгов и платить нечем, — все мое добро пропало в этом походе. Вижу, дорога на Русь мне отрезана. И пошел я, куда меня очи повели…»
И дальше рассказывал Афанасий про свой многотрудный путь. Поведал, как из Дербента пошел он в Баку, где горит огонь неугасимый. Переплыл Дербентское море. Долго шел по владениям персидского шаха. Миновал много персидских городов, прошел по хоросанской провинции, добрался до острова Ормуза. Тут начинается Индустанское море, оно омывает индийские земли. Решился переплыть его в таве с конями. Чуть не погиб по дороге от жажды, от нестерпимого жара и от морской качки. Еле живой ступил на индийский берег. И вот уже третий год пошел, как он путешествует…
— Третий год! — задумчиво повторил Чандака. Он, как видно, был человек сведущий, испытавший немало, и многое в рассказе Никитина ему оказалось доступно. Дочери — те просто слушали длинную повесть, как захватывающую, хоть и не всегда понятную сказку. Никитин видел, как в страшных местах старшая сестра сжимала младшей тонкие руки, помогая ребенку справиться с волненьем; и Камала прятала заплаканное личико в желтых складках покрывала Чандры. Рассказчик чувствовал; его слушают как своего, как близкого человека, — и не просто слушают, а болеют душой за него, вместе с ним проходят его тягостный путь, и ужасаются, и надеются вместе с ним.
— Третий год ты в дороге, неустрашимый и сильный духом человек! — молвил еще раз Чандака. — Без друзей, без попутчиков; не имея ни описания мудрых книг, ни руководства опытных людей — один и почти без денег идешь ты… Идешь, ни перед чем не отступая; идешь, гонимый своей мечтой, верный своему замыслу… Нет, немного на земле таких людей, как ты, неутомимый мечтатель, — и даже в древних книгах не описано таких неслыханных путешествий…
Чандака умолк. Молчал и Афанасий. Голубая луна плыла высоко-высоко, звезды тонули в ее прозрачном сиянии. Тысячью голосов, сухой и звонкой музыкой стрекотали отовсюду цикады. На земле царила жаркая, благоуханная, невыразимо прекрасная индийская ночь.
Афанасий поуспокоился после своего рассказа. Страшные видения отступили от него, отошли в прошлое, в отболевшее. Теперь бы только отдышаться ему, отдохнуть у этих сердечных милых людей, отойти бы душою и телом от непосильных своих испытаний… А потом… А что же потом?
Афа-Нази! Афа-Нази! — пристает Калабинга. Заискрились озорством черные большие глаза, вся трепещет девчурка от радости: вот ведь одолела-таки, запомнила новое чуждое имя!
— Афа-Нази! Послушай меня, Афа-Нази!
— О чем щебечешь, Воробушек?
— Куда теперь пойдешь ты, Афа-Нази? Ведь еще не закончен твой путь?
— Камала! Камала! Не беспокой гостя…
— Я не беспокою его, диди[1], мне только надо узнать: куда пойдет он дальше?
Дальше? Да разве он еще не угомонился? Не отходил себе ног? Не вымотал беспокойного сердца? Разве еще дальше поведет его неутомимая мечта?
— Афа-Нази! Куда?..
— Сам не знаю, Воробушек. Конечно, если правильно рассудить, — еще много чего не видал я. Вот, говорят, на восход и на полночь[2] отсюда будут страны Чина с Мачиной. Там мужики волосы заплетают по-бабьи — в длинную косу. Они ткут шелка — словно месячный свет прозрачные. Они лепят из белой глины посуду тоньше яичной скорлупки…
— Правда! Правда! Я сама видела: на базаре желтолицый мужчина с длинной черной косой продавал такую посуду…
— Ну вот, видишь… А то еще — дальше на полдень[3]— лежит остров Силян. А на нем высокая гора, и родятся в ней драгоценные камни: алые рубины, темнокрасные гранаты, белые кристаллы, черные агаты, светло-зеленые бериллы.
— Вот красиво-то! Афа-Нази, ты принесешь мне чудесных камешков? Хоть горсточку, да?
— Погоди, Воробушек, не чирикай… Слышал я еще про город Райчур. Он лежит далеко отсюда, на полдень. За этот город много воевали индийские и арабские цари. Потому что там рождение дивных алмазов. Есть алмазы старой и новой копи; есть копи черных и есть копи белых алмазов, и есть такие, что сияют всеми цветами, будто радуга с неба сошла…
