Повесть о заколдованных шакалах. Древние тамильские легенды. - [12]

И повелел Шива небесному Гангу низвергнуться в реку Вайгай, что Мадуру омывает. Мгновенно переполнясь, бурля, клокоча, понеслась Вайгай, капризничая и своевольничая как девушка красивая, неистовствуя как бешеная слониха. Обрушилась на дамбы и набережные, затопила рисовые поля и милые сады окраин, стала подмывать дома предместья и к стенам старого города, к храма его и башням, пенясь, подкатила. Растерялся царь, бросился в храм Шивы, нанес охапки цветов ароматных, возжег куренья. Потом призвал своих советников и министров и так сказал им:

— За что все это? Разве я в чем провинился перед Шивой, или несправедливость совершил, или, царством правя, суд творил неправый? Нет, ничего дурного за собою не припомню я! Или, может быть, в одном из прошлых рождений погрешил я против Шивы? Отвечайте, что вы думаете об этом?

Низко склонившись, отвечали ему приближенные:

— Избавь от мук Вадавурана, освободи из темницы этого друга Шивы. Иначе река безжалостно весь город смоет.

Смягчился тогда Пандий и сделал, как они сказали. И любимый поэт Шивы простил его и стал волшебника великого просить, чтобы он ослабил поток, пощадил город.

Царь же, успокоившись немного, послал по городу глашатаев с приказом: «Чтобы все жители до единого, от мала до велика, явились к берегу бушующей реки с плетеными корзинами. Каждому будет отведен участок, куда следует нанести песка и щебня. Так новой дамбой будет укреплен берег и спасена столица!»

Толпами повалили горожане к реке, волоча на спине тяжелые корзины. А царские писцы участки уже размечали, чтоб ровно поделить для всех работу.

В то время жила в Мадуре одна старуха. В жалкой хижине жила она и добывала себе скудное пропитание тем, что пекла пресные лепешки и сбывала их на улице прохожим. Не было у нее ни детей, ни внуков, одна привязанность была к тому, кто тягался со знатоками поэзии в Мадуре[68] и волшебством своим, играя, превращал коней в шакалов.

Когда же повсюду стали рыскать царские надсмотрщики, зорко следя, чтоб никто не остался дома, старуха не знала, что ей делать. Побежала она в храм Шивы, пала ниц перед изваянием, слезами оросила божественные стопы:

— О Змееносец[69], о супруг женщины черной, которая с тобою вечно и тебя не оскверняет[70]! Скажи, что делать мне, несчастной? Если я не пойду таскать корзины с песком, надсмотрщики по приказу царя изобьют меня палками, а если я пойду таскать корзины с песком, кто вместо меня будет печь лепешки? Я и так едва перебиваюсь со дня на день. Умоляю тебя, помоги! Есть у меня одно несчастье — бедность! И счастье одно — любовь к тебе! Но лепешки-то кто вместо меня испечет? О, Шива, воплощенье небесной милости, помоги мне совершить на берегу реки мою работу!

— Ну что ж, — сказал игрок небесный, весело улыбаясь. — Видно, сегодня мне придется поработать вместо тебя.

И в тот же миг появился в храме работник, с изможденным лицом, в разорванной грязной одежде. Большая корзина за спиной, на плече — лопата. Плача от радости, сказала старуха:

— Ну, парень, ступай, поработай для меня, да как следует.

— Хорошо, — божественный землекоп отвечал, — но прежде заплати мне вперед за день.

— А вот поешь моих лепешек, вкусней еще не выпекал никто на свете, а вечером, когда товар продам, получишь деньгами, сколько должно.

— Я очень голоден, давай скорее.

Дала ему старуха горсть хрустящих лепешек, еще теплых, завернутых в грязную тряпку. Вмиг съел их работник чудесный.

— Ну, — говорит, — пошел я теперь к реке работать. Только очень прошу тебя, мать, дай-ка мне еще немного этих лепешек. Вкусны они, право.

Дала она ему еще немного, и отправились они к реке. Пришли. Повсюду люди носят песок и горою насыпают его вдоль берега. Сказал тогда новый работник:

— Ох, мать, нет счета добродетелям твоим: и меня ты любишь беззаветно, и лепешки славно у тебя выходят. Что ж, показывай, где твой участок.

И пошел работать, и как работать! Во все стороны песок летел фонтаном. Раз копнет — корзина уж полна, раз шагнет — и уж он на берегу и корзину высыпал. Поработает, пот с лица утрет, вынет лепешку из тряпицы, похрустит немного, прищелкнет языком, а то еще подмигнет старухе хитро — и снова за работу. Уж выросла возле него высокая насыпь, а он все бегает с корзиной взад-вперед, черный от пыли, и все приговаривает:

— Угодила ты мне старуха угощеньем! Лепешки твои не хуже мяса, которое некогда охотники лакомке великому в дар поднесли[71].

А глаза его так весело и озорно сверкают! И вдруг кверху он подпрыгнул и давай плясать по берегу реки, размахивая корзиной и лопатой. Старая торговка, чуть жива от страха, думала: «Что делать! Явится сейчас злой надсмотрщик, и такое тогда начнется!..»

Видя, как испугалась добрая старуха, сжалился божественный поденщик, снова стал прилежно носить песок на дамбу. Носил, носил, потом поглядел на старуху и говорит:

— Полно тебе, старая, здесь стоять да волноваться. Поди-ка лучше домой. Ничего не бойся: работу я скоро закончу.

Поплелась в город старуха, а носильщик несравненный, утомившись, как был, грязный и потный, растянулся под деревом, сладко зевнул, потянулся и заснул так крепко, что гром Индры