Повесть о военных годах - [17]

…В хмурой, холодной ночи, в непроглядной тьме особенно выделялись зарева пожаров.

У деревни Козки в ночь с седьмого на восьмое августа разгорелся один из самых ожесточенных боев этих дней. Бились за каждый дом, за каждый сарай, за каждый шаг.

Нашу колонну вытянули по дороге, оставив в ней только тяжелораненых, ездовых и шоферов. Все способные драться были сняты с машин и поставлены в цепь. Я отправилась к деревне. Оттуда на двуколках подвозила раненых к обозу и размещала на машинах. За ночь сделала несколько таких рейсов. У меня болели руки, плечи; казалось, во всем теле не было ни одной косточки, которая бы не ныла. К рассвету дошла до состояния полнейшего отупения. Как меня не убили, сама не знаю. Ведь ходила там, где, казалось, головы нельзя было поднять. А скажи мне кто-нибудь, что вокруг стрельба, я, наверное, очень удивилась бы: ничего не слышала и не видела, кроме раненых. Лейтенант Дутин оказался отличным помощником. Как бы я справилась без него?

Наконец немцев выбили из села, обоз медленно продвигался вперед. Проехали еще через одну горящую деревню. Дома горят по обеим сторонам дороги, пламя бьется на ветру, пытаясь лизнуть проходящие мимо машины. Откуда-то стреляли; снаряды нередко рвались совсем рядом, осыпая осколками проходящий обоз. Одним таким осколком был убит на моей машине раненый.

Так среди пожарищ и обстрела прошла эта ночь.

На рассвете все еще с боем подошли к реке Остер. За рекой Московское шоссе — конец бездорожью. Усталость словно рукой сняло. Скорее, скорее через речку, к манящей ленте шоссе, извивающейся на другом берегу и уходящей в лес! Еще десяток километров — и мы у своих!

Моста не было, и пехота легко перешла неглубокую реку вброд, а обоз вновь сгрудился у берега. Рассветало. Опять стали суровыми разгладившиеся было лица, нарастала тревога: вот-вот прилетят самолеты противника. И действительно, не успели саперы наспех навести плавучий мост, как появилось несколько «мессеров». Переправа продолжалась под непрекращающимся обстрелом. Машины с ранеными пропускали через мост в первую очередь. Чтобы не занимать места в машине, устроилась было на подножке. Но только переехала на противоположный берег реки, как прямо над ухом услышала громкий, повелительный голос:

— Куда это медицина убегает? Немедленно слезай! Не видишь разве, что делается?

От резкого окрика и обиды я вздрогнула: «Разве же я убегаю?!»

Огромного роста артиллерийский подполковник, — несмотря на то, что я стояла на подножке, он был выше меня на целую голову, — снова загремел:

— Чего смотришь?

— Я не могу оставить раненых, как же они без меня!..

Подполковник смерил меня насмешливым взглядом:

— Ишь ты какая незаменимая! Будто без тебя уж никого и нет. Для вывоза раненых работают специальные бригады и транспорт, — примирительно добавил он. — А здесь, сама видишь, что делается!

— До свиданья, товарищи, еще встретимся! — простилась я со своими ранеными и спрыгнула на землю.

Снова налетели фашистские самолеты. На мосту, запутавшись в постромках, билась лошадь. Подполковник обернулся и, не найдя никого, снова яростно обрушился на меня:

— Ну, чего ты стоишь? Не видишь, лошадь не может сойти с места, пойди помоги! Ну!

— С лошадьми я обращаться не умею. Где у вас раненые? Я пойду к ним. А вас попрошу не ругаться! — Я говорила тихо, отчеканивая слова, еле сдерживая накипавшее негодование.

Подполковник снова смерил меня взглядом, в котором было недоумение и смертельная усталость.

— Занимайся своим делом! — отрезал он и пошел к мосту.

Противник подтянул артиллерию, и теперь наша переправа находилась под непрерывным огнем.

Вместе с подоспевшим Дутиным мы встречали перешедших вброд раненых у самой воды, порой принимая их у бойцов с рук на руки. Наскоро сделав необходимые перевязки, бросались чуть ли не под колеса переправившихся машин, чтоб остановить их и усадить раненых. При одной такой попытке то ли самой машиной, то ли воздушной волной от разорвавшегося снаряда меня отбросило в сторону, и я даже потеряла сознание. Очнувшись, увидела над собой встревоженное лицо Дутина и поднялась. Голова кружилась, уши как будто заложило ватой. Я не сразу сообразила, что со мной и где я. Наконец отдышалась. Мы ехали на машине по шоссе.

— Надо вернуться!.. Он подумает, что я струсила, убежала.

— Кто? — удивился Дутин.

— Как кто? Подполковник.

— Да это же он сам тебя на руках принес к машине, положил и велел беречь.

Хорошо было сидеть в кузове и стремительно мчаться вперед, к своим. Но ехать пришлось недолго. По обочинам дороги вереницей шли бойцы; одна группа остановила нашу полуторку; на шинелях несли двух тяжелораненых. Оказав им помощь и освободив место в машине, мы с Дутиным снова спрыгнули на дорогу и присоединились к шедшим по обочине бойцам. Двигались очень медленно: давали себя знать многодневная усталость и голод.

Одна за другой по шоссе проносились машины. Проехала было «эмка». Вдруг она остановилась и попятилась. Из нее вышел седой генерал-майор артиллерии и подозвал нас к себе. Это был заместитель командующего армией. За те несколько дней, что мы находились при санитарном отделе армии, мне не раз случалось видеть этого генерала. Он даже раза два-три разговаривал с нами. Первый раз остановил Катюшу и меня вопросом: