Повесть о военных годах - [150]

Мне не пришлось войти в освобожденный Будапешт. Раненная и измученная малярией, я была отправлена сначала в госпиталь в Арад, а потом в глубокий тыл на родную советскую землю.

ПОБЕДА

В Бендерах, сразу по переезде границы, я увидела женщину, которая продавала сало и яблоки. Отчаянно торгуясь, она быстро сыпала смесью милых русских и украинских слов.

Кто-то нечаянно толкнул лукошко с яблоками, несколько яблок упало на землю.

— Хай тоби грець! — в сердцах выругалась женщина.

Прохожий обиделся и вступил с ней в длинный спор: он не виноват в том, что разиня поставила корзинку в проходе. Сердилась женщина, сердился прохожий, а я слушала и чувствовала себя здесь, на маленькой станции, очень счастливой. Хотелось громко засмеяться. Как далеко была я все эти месяцы от Родины, и какое счастье вернуться домой!

Стоял декабрь. Наступила настоящая зима. Не слякоть, сырой туман и дожди, как в Венгрии, а настоящий снег, который лежал на полях чистым ровным покрывалом. Когда светило солнце, миллионы снежинок блестели так ярко, что больно было глазам. Темной стеной стоял лес; гордо несли свои кроны стройные сосны, возвышая колючую зелено-бурую шапку над белыми березками, одетыми в узорный наряд из переплетающихся тонких оголенных веток. Веселым хороводом бежали вдоль железной дороги елочки, нарядные, в зеленых полушубках, отороченных белым пушистым мехом. Солнце играло на их богатом уборе, заставляя пушистый снег переливаться драгоценными огоньками. Над домами волнистыми струйками медленно поднимался светлый дымок.

Проехала машина. К ней прицепился отчаянный конькобежец лет десяти — двенадцати; бодро бежала лошадь, увлекая за собой маленький возок; в возке закутанные в большие платки, в военных полушубках две женщины: одна за кучера, другая углубилась в какие-то бумаги, — наверное, местное начальство объезжает свой район, а может быть, председатель колхоза везет в район заявку и просматривает на ходу: «Не забыла ли чего?»

Промелькнули белые мазанки Украины, бревенчатые домики Центральной России, улыбнувшиеся светлыми окнами в рамке резных наличников. Девушка в платке и шубейке набирала воду в колонке; она прикрыла глаза от солнца варежкой и долго смотрела вслед нашему поезду. Родина!.. Бесконечно дорогая сердцу каждого твоего сына и дочери, нет тебе равной в целом свете!

Война теперь далека от мирных сел, еще так недавно бывших линией фронта, а теперь ставших глубоким тылом. Но еще проходят мимо встречные воинские эшелоны. Маленькие деревянные столбики, увенчанные пятиконечной звездой, — братские могилы советских солдат — хранят их славу и подвиг во имя Родины; размашистые надписи на стенах домов «Разминировано» говорят о недавних боях, о том, что хотя и далеко отсюда война, но она не кончилась, еще сражается Советская Армия, с каждым днем, с каждым шагом приближаясь к победе.

Наконец снова Москва. На перроне Курского вокзала стала шарить по карманам в поисках монетки, чтобы позвонить по телефону, — румынские леи, болгарские левы, венгерские пенги и ни одной, даже самой маленькой советской монетки. А телефон так непреодолимо манил к себе, что я не выдержала и подошла к милиционеру.

— Товарищ милиционер, у меня к вам большая просьба…

Милиционер вопросительно-вежливо козырнул, внимательно оглядев меня.

— Я приехала издалека, у меня видите какие деньги, — протянула ему раскрытую ладонь, на которой лежали измятые разноцветные бумажки. — Мне очень надо позвонить домой. Дайте, пожалуйста, мне в долг, я вам завтра привезу.

Милиционер торопливо выгреб из кармана все, что у него было, но, как назло, необходимой мне монеты не было.

— Я сейчас… я сбегаю разменяю… — оправдываясь, сказал он.

Но бежать ему не пришлось: несколько рук предупредительно протянулось ко мне с желанной блестящей монеткой.

Расступилась очередь у автомата. Кто-то помог набрать номер, и… я услышала бабушкин голос.

Забыв о том, что меня окружают посторонние люди, взволнованная звуком родного голоса, я закричала, как маленькая:

— Бабушка, хорошая моя, родная… это я!

— Какая я вам бабушка? — Голос был решительный и несколько рассерженный.

— Как какая? Уже двадцать лет, как бабушка. Бабуля, это же я, я, Ира! Ваша Ариша… приехала.

На другом конце секунду молчали, потом громко охнули:

— Ирочка! Девочка, приехала, где ты? Где же? — Бабушка захлебывалась словами и радостными слезами. — Лида, Лида! Ирочка приехала! — звала она маму.

Трубку взяла мама, но, кроме бессвязных восклицаний и радостных всхлипываний, она ни на что не была способна.

— Где ты? Почему домой не идешь? Ох, какое счастье… приехала!.. — И снова слезы.

Признаться, от волнения мне и самой было трудно говорить.

— Мамочка, да ты не плачь… Я сейчас приеду, только ты не пугайся, я…

— Опять ранена?! Ариша, родная! Мы сейчас приедем за тобой.

— Не надо приезжать, со мной едет солдат, он меня привезет, ждите дома.

Выйдя из телефонной будки, поблагодарила всех за помощь; какая-то женщина вдруг крепко обняла меня и поцеловала.

Еще полтора месяца пролежала в госпитале. И вот я на Белорусском вокзале, с направлением на Второй Белорусский фронт на должность начальника штаба танкового батальона. Со всеми я простилась дома. Провожала, как всегда, мама: последние минуты перед разлукой принадлежали ей.