Повесть о военных годах - [144]

— Ну? — искренне удивился Новожилов. — Организмы, значит, разные. Ну тогда с водой. Может, все-таки попробуешь? А?.. Знаю, знаю — не пьешь. Так это ж как лекарство.

Ночь озарилась множеством вспышек орудийных выстрелов. Над нами тяжело прошелестели снаряды, и сейчас же где-то в городе вспыхнули пожары. Немцы обрушили огонь артиллерии и минометов на город. Я помчалась в штаб.

Теперь противник вел уже не беспорядочный, а расчетливый методический обстрел городка квадрат за квадратом. «Огонь психический и подлый», — как назвал его Луговой. Отблеск пожарищ создавал невыгодные для нас условия: скрывающийся в темноте враг видел нас как на ладони.

Оленев организовал команды из нестроевых солдат, включил туда добровольцев-горожан и занялся тушением пожаров, переходя из квадрата в квадрат, уверенный, что сюда огонь противника до определенного момента не вернется и можно работать относительно спокойно. Обжигая руки, лицо, получая удары от падающих балок, а нередко и очень серьезные ранения, солдаты и жители города ликвидировали пожары.

Только вернулась от Новожилова, как Луговой послал меня проверить, как заняла оборону прорвавшаяся в Бойт механизированная бригада. Проводила один из ее батальонов к Ракитному и, наконец, приехала в штаб с докладом.

— Вот теперь хорошо! — выслушав меня, сказал Луговой. — Теперь еще бы с десяток танков, прикрыться ими с севера — и все ладно. А то там ведь на участке в два с лишним километра один только мотострелковый батальон и есть. Много ли у него солдат! Одно название, что батальон, — покачал он головой.

В большой комнате тепло и дымно. Луговой указал мне на свободное мягкое кресло.

— Ты спала сегодня?

— Немного спала.

Он покосился на меня недоверчиво.

— Честное слово, спала. А сейчас все равно не засну: опять трясет.

— Тогда садись сюда, да смотри не спи! Через каждые десять минут ходи на радиостанцию, тормоши, запрашивай батальон. Там народ такой, сама знаешь, не всегда сами догадаются доложить, что и как. Через два часа тебя сменят. Если что случится или тебе станет уж очень плохо — буди меня. Ясно?

«Чего уж тут неясного?..» С удовольствием погрузилась в кресло, мягкое сиденье и спинка были теплые, удобные, сами так и обнимали тело. Но ни тепло, ни относительный покой не могли остановить мелкой дрожи очередного приступа. Луговой мог спать спокойно: проклятая малярия не даст уснуть, она и мертвого поднимет.

Штаб разместился в обширном городском доме местного помещика. Во дворе стояли радиостанции и штабные машины. Под окнами притихли два танка: комбрига и Лугового.

Наступила ничем не нарушаемая тишина. Время от времени я выходила к рациям, а вернувшись, не сразу могла согреться.

С любопытством осматривала непривычную обстановку. Должно быть, это была одна из парадных гостиных дома: вся белая, с золотым багетом и золоченой люстрой, похожей на раскрытый опрокинутый цветок. Глубокие кресла с золочеными ножками и белыми атласными подушками; круглые столики на витых ножках, в глубине комнаты оскалился бело-черными клавишами большой белоснежный рояль, а в углу лебедем выгнулась арфа. Ничего не скажешь, красивая комната.

Какой разительный контраст представляли эта золотисто-белая комната богатого дома и наши измятые, забрызганные грязью шинели, тяжелые сапоги, оставившие следы на зеркальном паркете, и усталые лица спящих танкистов!..

Когда-то, кажется, что очень давно, во времена далекие и непонятные, собирались в белой гостиной нарядные гости. Слушали музыку, наверное хвастались друг перед другом своей изысканной чувствительностью и особенно тонким восприятием прекрасного. Любого из нас и на порог не пустил бы хозяин дома. Но мы пришли без приглашения. Пришли солдаты и офицеры армии Страны Советов. Мы не имели ни родового герба, ни утонченных, с его точки зрения, натур, — и помещик молчаливо потеснился. И это совсем не потому, что идет война, что мы — реальная сила, с которой ему не справиться и которой опасно возражать. Помещик скрылся где-то в задних комнатах потому, что понял: идет по Венгрии армия, уничтожающая немецких фашистов и венгерских салашистов, а за ней идет другая, пока еще не оформившаяся, но грозная сила — сила народного гнева. Он не мог не понимать, что народ Венгрии не простит ему процветания при фашистском режиме, который он поддерживал. Он знает, какой «дурной» пример показывает его работникам эта большевистская армия. В России давно нет помещиков, но она не стала от этого слабей. Можно было кричать о ее слабости тогда, когда войска немецко-фашистских захватчиков были на Волге, под Сталинградом. Но что скажешь теперь, когда русские пришли в Венгрию, бьют немцев и идут все дальше и дальше и, по всему видно, не остановятся — дойдут до Берлина, доберутся и до Гитлера? Где ему понять наш истинный высокий гуманизм и самое правдивое понимание прекрасного? Разве может быть что-нибудь гуманнее и прекраснее самого жестокого и кровопролитного боя, множества боев, ведущихся и здесь, на полях, и в городах Венгрии с единой целью — уничтожить фашизм, освободить от него народы Европы!

Я почувствовала прилив такой глубокой нежности к своей Родине и такой гордости и искренне пожалела, что не с кем сейчас поделиться обуревающими чувствами. Белая гостиная была полна богатырского храпа.