Повесть о военных годах - [116]

Ракитный развел руками:

— Разве это я не даю отдыхать? Я даже приказал всем побриться, почиститься. Так что же вы думаете — побрились, почистились и опять в танки залезли. Да вот, недалеко ходить. Гвардии лейтенант Протченко, вы здесь? — позвал Ракитный.

— Так точно, товарищ гвардии майор! — И голова Протченко показалась из люка.

— Ты же уток стрелять собирался, — сказал Ракитный.

Лейтенант смущенно улыбнулся.

— Сердце не на месте, товарищ гвардии майор. Все работают, а у меня готово; может, думаю, чего недоглядел.

— Танк, он уход любит, — подтвердил старшина Сидорин. — За ним ухаживать надо, как за дитем малым, он ласку любит. Его помоешь, почистишь, подмажешь где надо, уж и он тебя не подведет. Нет, танк, он хотя и машина, а тоже с понятием.

Майор не возражал: пусть возится — лишний контроль не помешает.

Сидорина уважали все танкисты батальона, а его хозяйского глаза побаивались не только молодые солдаты.

Любовное, хозяйское отношение к машине Сидорин принес из далекой предвоенной жизни: он был знатным льнотеребильщиком в своей родной МТС.

В этом уже не молодом человеке жила вдохновенная любовь к труду, к машинам. Она заставляла его постоянно что-то придумывать, изобретать. Так было, когда он, усовершенствовав свою льнотеребилку, утроил норму выработки на ней и одновременно овладел второй специальностью — вождением трактора. Так было и сейчас, на войне.

Он всегда содержал свою машину в образцовом порядке, но от предложения стать механиком-регулировщиком Сидорин отказывался категорически: «Не могу без своего танка. А помочь кому надо, я и так помогу».

И помогал. Со свойственным ему тактом, четко соблюдая воинскую субординацию, он никогда не лез с советами к командирам танков. Если что нужно было, он говорил механику-водителю: «Ты скажи своему-то…» И так велико было уважение к этому хозяйственному, степенному, очень знающему старшине, что водители передавали «своему» даже когда Сидорин говорил: «…передай своему-то, пусть он тебя взгреет за то, что танк в грязи содержишь».

Рядовой коммунист, один из старших по возрасту в батальоне — а большой стаж работы трактористом делал его старшим и по опыту работы с машиной, — он пользовался таким авторитетом, что на его «летучки-взбучки», как шутя называли их товарищи, собиралась сразу чуть ли не вся рота, приходили и офицеры. Утерянный болт, гаечный ключ или брошенная на произвол судьбы бочка из-под горючего вызывали у Сидорина бурю негодования.

— Прочитай, что пишут из деревни, — начинал он беседу, — на стареньком тракторе землю пашут, все нам отдают. А мы по всей земле гайки сеем — забогатели очень. Тебе в бой завтра идти, мало ли что в бою-то случиться может: подобьют тебя, либо так что испортится. И все-то дело в том, чтоб две гайки подкрутить, чтоб снова в строю быть, — ан нет ключа гаечного, и вышел ты из строя по своей глупости, а то еще тебя стоячего и разобьют совсем. Сам погибнешь, да еще и людей и машину погубишь.

Однажды я услышала, как Сидорин сердито отчитывал молодого водителя за потерянный тросик. Молодой механик-водитель недовольно бормотал:

— Все-то ты, старшина, ворчишь, это у тебя от пережитков осталось…

Сидорин вспыхнул, но сдержался:

— Глупости говоришь. Не пережитки это, а переживания за хозяйство мое. Богатая наша страна, слов нет, как богата, а если каждый молокосос, вроде тебя, ее добром кидаться будет, никаких богатств не хватит. Я колхозник. А знаешь ли ты, кто такой колхозник? Молчишь. Так я тебе скажу: это большого дела хозяин. А кто допустит разруху в своем хозяйстве? За те слова, что ты сказал, тебя, по твоему возрасту, самый раз за уши выдрать, да я не буду. Молод ты еще, зелен, нет в тебе государственного понятия. Подрастешь еще — поймешь. Ты подумай, сколько в каждый тросик, в каждую гайку труда человеческого вложено. Почитай, над ними не меньше как человек десять потрудились, а ты взял да бросил. Вот теперь и смотри, у кого из нас пережитков больше: ты попользовался чужим трудом, да и бросил, а я народное-то добро сберечь хочу.

— Да я ничего не хотел плохого…

— То-то, что не хотел, а раз не хотел, прежде чем говорить да старшего человека обижать, думать надо. Идем, я тебе тросик дам, у меня запасной есть, только смотри не теряй больше.

Маленького роста, немного мешковатый старшина «с государственным понятием» сразу вырос в моих глазах. Вот такие и становятся героями! Война неоднократно убеждала в том, что героем становится не обязательно тот, кто силен физически, а тот, у кого мужественное сердце, чьи помыслы чисты и ясны и чья честь и совесть измеряются одним: служением Родине. В обыденной жизни такой человек порой кажется незаметным — просто работает, просто честен, а в трудные минуты, когда требуется напряжение всех внутренних сил, он так же просто совершает подвиг во имя Родины.

В этот же день Оленев собрал у себя замполитов батальонов, парторгов, агитаторов.

— Нашей бригаде предстоит первой вступить на территорию Болгарии, — сказал он. — Пока мы находимся в состоянии войны с ней, но мы идем к дружественному нам народу. У входа в любой дом каждый танкист должен помнить: здесь живут друзья. Мы представляем советский народ, мы несем на своих знаменах освобождение болгарскому народу от ига фашизма.