Повесть о военных годах - [101]

Танки Ракитного шли неторопливо: то один, то другой останавливался на несколько секунд, и тогда пушку окутывал белый клубок дыма — это танкисты стреляли с коротких остановок. Такой огонь, конечно, более эффективен.

Третий батальон был немного дальше от города, чем батальон Ракитного, и Колбинский вел свои танки, казалось, на предельной скорости. Должно быть, комбат задумал занять город с ходу. Но Колбинский не видел того, что видели мы: притаившуюся, еще не открывшую огня вражескую батарею.

— Ориентируйте Колбинского: справа из-под яблонь ему угрожает артиллерия противника. Пусть спустится в низинку, поближе к шоссе, — приказал комбриг.

Но в это время из-за домов, из зелени сада и из кустиков у самой железной дороги, к которой почти подошел Колбинский, полыхнула огнем немецкая артиллерия.

Первые танки будто споткнулись, один окутался клубами черного дыма, другой, слегка накренившись набок, немедленно открыл огонь.

Остальные машины остановились в замешательстве, но через мгновение они стали расползаться, отстреливаясь на ходу и маскируясь за стогами сена и в небольшой рощице. Три танка отделились и, быстро свернув в низинку, не простреливаемую из села, помчались вперед с явным намерением обойти неприятельскую батарею и ударить ей во фланг.

На направлении Колбинского огонь усилился, немцы, видимо, решили упорно защищать важный для них узел железнодорожной и шоссейной магистралей. Ракитный между тем почти беспрепятственно достиг села и вел бой на окраине.

— Теперь давайте, Дедух! Надо помочь Колбинскому, — коротко распорядился комбриг.

Оглушенные дружным залпом артиллерийского полка, мы убедились, что «орлы» Дедуха умеют работать и быстро и точно. Окутав зеленые яблони серой пеленой, взметнулся густой черный столб дыма: одним фашистским танком стало меньше.

— От так покрасивее пейзажик-то, — констатировал Дедух.

Поддержанные огнем артиллеристов, сразу с двух сторон ворвались в Чимишлию батальоны Колбинского и Ракитного, а уже через полчаса и штаб бригады въезжал в село.

Еще стлался над селом дым боя, еще чадили горящие вражеские машины, а на шоссе навстречу нашим танкам вышло все население. Нас засыпали цветами, цветы бросали под колеса машин, под гусеницы танков.

На перекрестке дорог, где остановился наш штаб, старый дед недоверчиво щупал погоны на плечах комбрига.

— Не было у советских таких, вот какие были у них.

Нарисовав на земле квадраты и прямоугольники, дед-молдаванин все еще недоверчиво покачивал головой: он никак не представлял себе советских офицеров в погонах.

Недоумение старика разрешил подполковник Оленев:

— Дед, а дед, ты видел когда-нибудь партийный билет?

— Коммунистический-то? Видел, — ответил дед, — у старшего внука видел.

— Тогда смотри. Видишь, советские мы. — И Оленев показал деду партбилет.

Дед протянул к нему руки, дотронулся до красной книжечки, и вдруг сморщилось его лицо, и старик заплакал. Мы стояли тесным кружком и молча смотрели на плачущего деда. А дед, поклонившись во все стороны всем нам низко, в пояс, обнял Оленева:

— Пришли, хорошие мои… пришли, родимые… Думал, не доживу, не свижуся…

Потом приосанился и важно пригласил нас к себе в хату.

— Режь всю птицу, гостей угощать будем! — приказал он внуку.

Пытаясь предотвратить поголовное истребление дедовой птицы, мы запротестовали, но было уже поздно: мальчишка свернул головы двум курицам, составлявшим птицеферму деда. Дед подрыл угол хаты и вытащил оттуда тщательно завернутую в бумагу и тряпицу фотографию — обыкновенную семейную фотографию: старый дед посередине, рядом курносый мальчуган и девочка с тоненькими косичками. За спиной деда молодая женщина чуть склонила голову, касаясь пышной короной кос плеча лейтенанта с кубиками и пушечками на петлицах.

— Старший внук, — похвалился дед, — тоже большевик. Перед самой войной в отпуск приезжал — тогда и снимались.

На кровати лежала девочка с тоненькими косичками — та самая, что на фотографии. Мать ее фашисты угнали в Германию. Когда мать вели по дороге, девочка бросилась к ней, но эсэсовец сбил ребенка с ног и топтал детские ножки тяжелыми сапогами, приговаривая: «Ни бигить, ни бигить!» Девочка долго смотрела на старую фотографию, потом подняла на нас не по-детски серьезные глаза:

— Теперь скоро папа приедет, и мама тоже, и ноги поправятся.

Собрав все сладости, что нашлись в карманах у меня и товарищей, я положила их перед девочкой. Тонкая ручка обняла меня за шею…

Ночью, заняв круговую оборону, бригада приводила в порядок свои силы. Завтра решительный день — выход на Прут. На карте, куда я в течение двух дней наносила время каждого, даже самого короткого боя, дату освобождения села, отражена вся жизнь танковой бригады в тылу врага. Расхождений с приказом почти не было: шли точно по указанному графику.

В батальоне Колбинского, куда я приехала уточнить некоторые данные о состоянии батальона, Лыков и заместитель Колбинского старший лейтенант Новожилов пригласили меня поужинать. Вид у танкистов усталый, лица закопченные, обветренные — не даром достался боевой двухсуточный марш. После сытного ужина у меня слипались глаза, и я с трудом напрягала слух, стараясь внимательно слушать рассказ Лыкова о прошедших боях. Мы сидели около ремонтируемого танка; танкисты работали медленно, сказывалась усталость. Взглянув на любого из них, казалось, физически ощущаешь, как сама собой склоняется у человека отяжелевшая, ставшая будто свинцовой голова и то, какого напряжения стоит заставить ловко работать натруженные руки.