Повесть о том, как - [15]

"Пойду в дом! - решил я.- Что такое на самом деле? Мужик я или не мужик? Да такая светлынь, такая лунища!" И снова я поглядел вверх.

Луна не двигалась!

Я подошел к тени дерева и провел носком черту по краю четкой тени на стерне. Потом отошел к реке, потом погулял по полю, посидел, вернулся.

Тень не сместилась ни на вершок. "Что ж ты, голубушка? - спросил я луну.- Глупа-то глупа, но есть же какие-то законы". Вдруг голос, страшный, как неживой, негромкий, повернул меня, я оглянулся и оцепенел.

К домику шли белые тени. Кругами, будто поле было озером, а домик был брошен в него. Кто-то тихо толкнул меня в спину, я пошел.

Дом светился. Голос медленно говорил:

- Здесь наши могилы, не ступай на них. И не ступай даже на те места, где нет могил, они могли бы быть, но мы похоронены в других местах.

Я прошел в домик по светлому коридору. Дверь отворилась, я вошел в темноту сеней. Нащупал ручку двери в избу, потянул. Сразу ударило дымом. И, еще не понимая, чего надо вытаскивать из горящей избы, я вбежал внутрь. И сильно пригнулся, чтоб хоть что-то разглядеть.

Человек в черном комбинезоне стоял на коленях перед печкой. Лица его из-аа дыма не было видно. Он вскочил, и я не успел испугаться, как он вновь кинулся на колени к дымящему челу печи.

- Истопи печь! - глухо попросил он.

Я подошел к окну, толкнул от себя раму. Дым стал выходить. Мужик в комбинезоне сел за стол, закрыл лицо черными, в саже и мазуте, руками. Я налил в стаканы, звякнул и толкнул мужика в плечо. Он отнял черные ладони.

Белое-белое до бледности лицо, с измученными собачьими глазами.

Он выпил. Его затрясло.

- Похмелье выходит?

- Мерзну. И всегда буду мерзнуть. В ту первую ночь ты здесь был, я около утюга немного погрелся, мало. Луна сдвинулась, я побежал, чтобы успеть...

- Куда? А где ты живешь?

- Я ищу лопату. Ну и утюг уронил, хорошо - ты хватился. А то сгорел бы.

Я начинал понимать:

- Ты - тракторист, который запахал кладбище?

Он кивнул. Его трясло от холода. Я подошел к печке. Нащепал сухой березовой лучины, обкрутил берестой. Поднес спичку. Береста обволоклась бело-сизым дымом. Низкий голос сказал что-то вдруг, я оглянулся, сбоку стоял и тянул к бересте руки тракторист. Я швырнул бересту в ведро под рукомойником.

- Зачем?

- Тебя не согреет. Что она тебе сказала? Аннушка?

Он отскочил в угол.

- Ну!

Береста, дымясь и треща, плавала в помоях. Он подбежал в стал держать над ней черные руки.

- Что сказала?

Снова раздался низкий голос, теперь различимый:

- Когда он, после того как выпил из горлышка вторую бутылку, упал около своего трактора, Аннушка сказала: "Не примет его мать-сыра земля".

- Повтори.- Но понял вдруг, что он не слышал.

- Я был пьяный, я не помню, что она сказала.

- Она сказала: "Тебя не примет земля".

- Да, мне потом говорили. Я стал пить, безобразно пить, зимой поехал за дровами, привез одни сани, выпил крепко, с собой взял и поехал за другими. А в пускач вода попала, трактор обратно не завелся, я остался в кабине, выпил остатки и уснул - и замерз. Затопи печь.

- Дальше?

- Дорога к трактору заросла, не пройдешь. Так он и стоит, и я сижу внутри. Но согреться ж хочется, и я иду сюда, на бывшее кладбище. А согреет меня старая Аннушкина кофта.

- Привидения мучают тебя?

- Нет. Они же все издалека. Родились тут, умерли не здесь. Так, прилетят и обратно.

- Я слышал, после смерти обрастают, а ты чисто выбрит.

- В тот день и побрился. Если б я по-людски помер, а то по пьянке. Кожа сразу обмерзла.

Лампочка вдруг погасла. Тень оконного переплета легла на пол. Тракторист выхватил из ведра дымящую бересту и закричал:

- Дай мне лопату! Дай мне лопату! Мне надо зарыть себя. Дай мне лопату.

Раздался звон, тень переплета сдвинулась и пошла по полу. Когда она коснулась того места, где стоял тракторист...

15

Зубная паста, щетка, мыло! Полотенца не надо, так высохну! Я сбежал к реке. Умывался с мостков, лицом к молодому слепящему солнцу. В верше плеснуло. Я выдернул переднюю жердь, распустил стяжку и выпустил маленького энергичного щуренка.

Красная торфяная вода плескалась из пригоршней рубиновыми лохмотьями. А ну еще на лицо, ах! А ну за шиворот! Ну еще!

Проснулся. Лицо приятно холодило. Ядрено ломило зубы.

И вдруг, решившись, сдернул с себя одежду, добежал до середины мостков и сорвался. Вначале обожгло и чуть не выскочил, но скрепился. Увидел лес травы, гуляющих в нем карасей, вдруг внизу стало темно - провал. Поплыл в него - родники били из бездны, затягивали. Но карась вдруг сунул свою морду навстречу, и я, на последнем издыхании, выскочил. Отдышался, оделся.

- Как спалось? - поинтересовались с того берега. В тени дерева, где еще держалась роса, на бревне сидели мои знакомцы.

- А вы чего вчера ушли, Евлампий Георгиевич?

- Да я думал, надо же когда-то и выспаться.

- Доброе утро!

- Доброе утро!

От избы Евлани тянуло бабы Маниной стряпней. Не один я ощущал ее запах, козы стояли, задрав кверху жующие морды.

- Продолжаем? - спросил Кирсеич и объяснил мне: - У нас ученый диспут, будьте судьей.

- Судить вас? Увольте. Вам надо по крайней мере умудренного годами старца, уже пережившего день века и не впавшего в детство.