Повесть о спортивном журналисте - [2]

Потому что Лютов, будучи отнюдь не безгрешным (а кто из нас безгрешен?), тем не менее был опытным журналистом, великолепно, до тонкости, знающим спорт, а в таких его видах, как футбол и хоккей, так просто первоклассным специалистом.

Главное, в чем Луговой упрекал Лютова, — это отсутствие, как он считал, размаха, смелости, широты охвата проблем, пренебрежение и недоверие ко многим жанрам спортивной журналистики и литературы. Лютов считал главным информацию, отчет, анализ, статью. Его собственные материалы изобиловали цифрами, ссылками на разные «аналогичные случаи», которых он знал и помнил множество, — словом, во многом упрекал Луговой Лютова, и в частности, в равнодушии к своим сотрудникам, вообще к людям, в косности, нелюбви к инициативе... В чем только он его не упрекал!

Но в глубине души понимал, что во многом несправедлив и субъективен.

Теперь, когда недостижимая мечта вдруг стала реальностью, Луговой ночи не спал, обдумывая, что он сделает, если станет «главным».

В том, что на пост главного редактора «Спортивных просторов» решено было выдвинуть Лугового, ничего странного, в общем-то, не было. Опытный, образованный журналист, мастер спорта, хорошо владеющий английским, опубликовавший полдюжины публицистических и очерковых сборников, член президиума Федерации спортивных журналистов СССР и вице-президент одной из комиссий АИПС, наконец член редколлегии и заведующий ведущим отделом газеты... Не такой уж малый список плюсов.

Руководство учло, видимо, и то, что в связи с приближением Московской олимпиады и преобразованием журнала в двухнедельник требуются свежая струя, новые идеи, рубрики, материалы, быть может, люди. Для этого во главе журнала нужен новый человек, даже если старый не плох. А тем более если старый весьма далек от совершенства и главный его недостаток—консерватизм и отсутствие масштабности в работе.

Решение о назначении Лугового было принято отнюдь не по воле одного человека. Так не бывает. Главный редактор большого издания имеет над собой немало начальников. Высказывались разные мнения, обсуждались и другие кандидатуры, несколько раз и в разных инстанциях беседовали с самим Луговым.

И только тогда, когда убедились, что кандидатура удачная, приняли решение.

Однако Игры не могли дожидаться. Газета имела возможность послать в Инсбрук несколько корреспондентов, но их все равно не хватало, и еще трое поехали в составе туристской группы. Луговой не считал себя специалистом в зимних видах спорта и уступил свое право на командировку, как член редколлегии, другому — молодому, великолепно знающему лыжный спорт корреспонденту газеты по Сибири.

Заплатил свои кровные денежки, даже приобрел олимпийскую форму — вишневый пиджак и серые брюки и отправился в путь.

Лютов вообще не поехал. «С отчетами все равно не успеваем, — заявил он, — а очерки, кому они нужны — все по телевизору покажут. Командировку же использую для поездки в Монреаль». Впрочем, не очерк, а так, общий обзор он все же заказал одному из поехавших на Игры тренеров. Писать тренер не умел и не любил, зато имел громкое имя. Ничего, другие за него напишут, подобных специалистов Лютов воспитал в журнале достаточно. Зато имя! Статья, подписанная именем, была для него главным.

Луговой усмехнулся. Вот нелепость! Он, главный редактор — теперь это уже, наверное, для многих не тайна, — торчит здесь в каком-то непонятном качестве: репортер газеты, в которой фактически уже не работает и куда будет писать корреспонденции «вообще» — об обстановке, атмосфере Игр. А в журнал, который он фактически возглавляет, пойдет занудная статья, где будет повторяться то, что расскажут (и наверняка лучше) газеты. Только раньше.

Бред какой-то!

Он устремил скучающий взгляд на остановившийся транспортер. Последние пассажиры предыдущего рейса, погрузив чемоданы па никелированные тележки, удалились в сторону таможенных столов, собаки улеглись в стороне в ожидании очередной охоты за наркотиками. А на табло зажегся номер московского рейса. «Сейчас пойдут наши чемоданы,— подумал Луговой, — и мой, такой огромный, словно я везу в нем сани для бобслея. А ведь пустой. Пустой! «Бери побольше, — безапелляционно приказала Люся, — обратно-то повезешь полный». О господи, Люся! Настроение его испортилось вконец.

Они прожили вместе без малого двадцать лет, размышлял он. Дочь в институте...

Первые десять лет были годами настоящего счастья. Настоящего, о котором можно только мечтать. Ему тогда было очень трудно. Врачи предсказывали, что после такой травмы он останется калекой навсегда, спорт — главное (после Люси, конечно) для него в жизни — стал ему недоступен. Он был растерян, болен, в отчаянии. Но, несмотря на все это, теперь, вспоминая, Луговой понимал, что был тогда счастлив. Люся ни на минуту не отходила от него. Перевезла в свой дом, ухаживала за ним, утешала. Ее мать, эксцентричная женщина, обожающая дочь, сумела понять, что любовь к Луговому для Люси важней, чем отсутствие у него, как она выражалась, карьерной перспективы».

Они поженились. Зажили. И все вошло в колею. Закончили каждый свой институт. Луговой стал спортивным журналистом, Люся, подававшая большие надежды спортсменка, еще несколько лет подвизалась в своей художественной гимнастике, дважды была второй на всесоюзных чемпионатах, потом перешла на тренерскую работу. Тренером она оказалась не столь хорошим, какой была спортсменкой. Девочки любили ее, она легко растила добротных разрядниц, но вот дальше ничего не получалось. Ее ученицы застревали на достигнутом. А потом ходили из спорта или переходили к другим тренерам и тогда сразу начинали прогрессировать.