Повесть о спортивном капитане - [61]

Все это требовало, внимания, заботы, контроля. Были у Монастырского обязанности и как у члена Олимпийского комитета, и как у делегата конгресса. И, между прочим, общество продолжало свою повседневную деятельность, которой руководил председатель. Теперь черная «Волга» Монастырского со специальным пропуском на ветровом стекле и полным чувства собственной значимости Вольдемаром за рулем отъезжала от дома, когда не было еще семи, и возвращалась подчас за полночь.

…Монастырский не просто любил — он обожал свой город. Он помнил его в жестокие дни 1941 года, помнил баррикады и ежи, перегородившие Садовое кольцо, противотанковую пушку в дверях смоленского «Гастронома», зенитки на крыше гостиницы «Москва». Помнил опустевшие заснеженные улицы, большие серые аэростаты, которые осунувшиеся девушки-солдаты из ПВО вели по бульварам, словно послушных, неуклюжих слонов. Помнил укрытые мешками с песком окна магазинов на улице Горького, раскрашенный под лес театр Советской Армии…

Помнил могилы друзей в мерзлой подмосковной земле. Но хранил в памяти и самые славные, самые радостные дни столицы — День Победы, день 800-летия, дни фестивалей, — спартакиад, праздников.

Когда любишь — любишь в любом обличье, при любой погоде, в любые времена. И добрые и иные.

За последние годы столица особенно похорошела, и, как ни был занят Монастырский, он, посадив с собой рядом Сергея, к неудовольствию прагматика-Вольдемара, вдруг приказывал везти себя куда-нибудь в Бирюлево, на Юго-Запад, в Теплый Стан, к въезду в город со стороны Минского, Ленинградского или другого шоссе.

— Вы только посмотрите, ребята, — восхищался он, — здесь поле было, пустырь, болото! А теперь красо-тища какая! Прямо как сказочный город! А? Не пощупал бы — подумал мираж! Помню, по Арбату трамвай ходил. Честное слово!

Но Сергей, для которого трамвай на Арбате было то же, что мамонты на Урале, слушал вполуха, а Вольдемар никак не мог понять, чем уж так хорош Теплый Стан, когда до продовольственного магазина две остановки переть, а гаишников понаставили на каждом перекрестке.

Сейчас Монастырский с радостным удивлением открытия принимал свой родной город.

Он не уставал восхищаться обновлением городских площадей, улиц, фасадов. Этими сине-белыми щитами, рассказывающими на всем понятном языке знаков, что ждет прохожего справа и слева, коль заблагорассудится тому продолжить путь: магазин и какой, кафе, парикмахерская, театральная касса…

Сергей сообщил, что в метро теперь станции объявляют еще и на английском. Только непонятно зачем, поскольку на любом языке «Динамо» звучит как «Динамо», а «Сокол» — как «Сокол». Впрочем, добросовестно признался Сергей, слово «Динамо» диктор старается произнести с иностранным акцентом, чтобы гостям было понятней. Святослав Ильич не поленился спуститься в метро и проехать несколько станций, чтобы убедиться во всем самому.

Каждый дворик, закоулок, уж не говоря о магистралях, были вылизаны до блеска. И люди выглядели как-то праздничней, и машин стало меньше — исчезли эти чудовищные, чадящие грузовики, нерешительные «жигулята», разномастная иногородняя автотолпа.

Все это было приятно, и Святослав Ильич порой задавался вопросом, почему так не делать всегда, что, в общем, было не главным. Главным оказался триумф Олимпиады.

Провалилась вся эта нелепая затея с бойкотом. Приехали спортсмены из всех серьезно на что-то претендующих стран, за исключением трех-четырех; приехала армада журналистов — с разными, конечно, задачами и целями, чего греха таить, но приехала. Прикатили десятки тысяч туристов, в том числе и американских.

Приехал и Трентон, на этот раз без Кэрол, но с неизменным секретарем-шофером-телохранителем-переводчиком Бобом. Оба прибыли в качестве официально аккредитованных корреспондентов газеты «Сан-Диего-спортс» и жили в гостинице «Россия». Монастырский вспомнил слова Трентона о том, что и газета и ее редактор у того в кармане. Ну, раз в кармане, так о чем речь… Монастырский вздохнул — еще одна забота! — но ничего не поделаешь. Не мог же он не встретиться с Трентоном, не принять его, не показать Москву!

Ох, дела, дела… Дела олимпийские, дела каспийские, дела сына. Перед самой Олимпиадой Монастырский слетал на два дня в Каспийск. Прилетев утром, он прямо с аэродрома поехал вместе с встретившим его Ковровым к секретарю горкома партии, тому самому, который был «ого-го голова». Монастырский сразу понял, что председатель каспийской «Эстафеты» не преувеличивал. Секретарь оказался энергичным, веселым человеком средних лет. Он обладал поразительной способностью все схватывать на лету, мгновенно оценивать, переваривать и выдавать готовое решение. «Прямо ЭВМ», — усмехнулся про себя Монастырский.

Когда они явились на прием и Ковров собрался было раскладывать свои графики и таблицы, секретарь небрежно отодвинул бумаги и сказал:

— Все это ни к чему. Картина ясная. Надо создавать комплекс. Это принесет пользу и вашему обществу, и нашему городу, и прежде всего спорту. Вот это главное. Вопрос в том, — он улыбнулся, — как решать вопрос.

— Лучше всего — положительно, — в тон ему ответил Монастырский.