Повесть о смуте годов Хэйдзи - [33]
Когда прибыли они в Рокухара, взял их под охрану Ка- гэцуна, правитель земли Иё. Токива сказала ему:
— Тревожась за детей, думала, что смогу спасти их, и укрылась с ними в сельской глуши. Но услышав, что увели ни в чём не повинную мать, и она подвергается позору, терпит лишения, решилась я любой ценой спасти её, пусть даже и потеряю детей. Я привела детей, которых вы ищете, так отпустите же мать! — плача, говорила она, и все слышавшие то люди поражались этой дочерней любви и проливали слёзы. Правитель Иё Кагэцуна рассказал об этом Киёмори, и мать отпустили. Мать пришла в усадьбу Кагэцуна, увидела дочь и внуков и едва не умерла от горя. С упрёком смотрела на так давно не виденную дочь:
— Ну не бессердечная ли! Я — старуха, одной ногой на том свете, и долго не заживусь. Ты бросила меня и спасала детей. Зачем же теперь привела детей и доставляешь новые страдания? Отрадно видеть снова дочь и внуков, но как горько, что им теперь недолго осталось! — и они взялись за руки и поникли головами.
Токива и дети были призваны к Киёмори, и их привели в его усадьбу. Двое детей, шести и восьми лет, были справа и слева от неё, а двухлетний Усивака был у неё за пазухой. Плача, говорила Токива:
— Велика вина господина Левого конюшего, всех его детей ожидает смерть, и если бы я просила сохранить жизнь хотя бы одному, не могу предвидеть, что вы скажете. Но не можете же вы отказать мне, если я попрошу казнить меня до того, как будут убивать детей. Хоть у знатных, хоть у бедных — любовь к детям у всех одна и та же. Потеряв детей, не смогу я прожить и часа, так казните сначала меня — а потом делайте с ними, что вам угодно. Из-за того, что я к вам пришла с такой просьбой, стыдится Левый конюший на том свете, и не думавший, что я окажусь в таком жалком положении. Ваша жалость на этом свете обернётся заслугой в будущем рождении, что же может сравниться с этим? — так со слезами говорила Токива, а ребёнок шести лет просительно посмотрел на неё и сказал:
— Не плакай, хорошо говори! — тут Киёмори, что до сих пор держался отчуждённо, вымолвил:
— Какой храбрый мальчик! — и отвернулся, чтобы скрыть хлынувшие слёзы. Бывшие там во множестве воины тоже потупились, не в силах сдержать рыдания, и не было ни одного, кто бы поднял лицо.
Токива была двадцати трёх лет от роду. Привыкла она к изящному обхождению при дворе государыни, и когда чувства, что теснились в груди, превращались в слова и исходили из её уст, то даже свирепые воины проникались жалостью. От струившихся слёз расплылась тёмно-синяя тушь на бровях; дни, проведённые в рыданиях, изменили её так, что и узнать нельзя было — а всё равно блистала она красотой необыкновенной. Видевшие её не могли сдержать восхищения:
Токива и дети были призваны к Киёмори, и их привели в его усадьбу. Двое детей, шести и восьми лет, были справа и слева от неё, а двухлетний Усивака был у неё за пазухой.
— Такую красоту мы ни видом не видывали, ни слыхом не слыхивали! — а один человек сказал:
— Что ж тут удивительного! Когда для дочери господина Левого министра из Оомия, ставшей государыней, выбирали приятных видом барышень в свиту, то призвали тысячу дев, что слыли красавицами, а из них отобрали сотню, из сотни — десяток, и из десятка выбрали одну самую прекрасную — это и была Токива. Не может ведь она оказаться дурнушкой! Потому-то, сколько на неё ни смотри, не пресытится взгляд красотой. Танская Ян Гуйфэй или ханьская госпожа Ли, про которых говорится: «Кинет взгляд, улыбнётся, и сразу пленит обаяньем родившихся чар»[127] — и те вряд ли были прекраснее! — полушутя сказал один человек.
Токива вернулась в усадьбу правителя Исэ, и сердце её сжималось каждый раз, когда слышала грубую мужскую поступь: «Не идут ли вести на казнь детей?» Плача, вглядывалась она в детские лица, гадая: «Долго ли им осталось?» И дети, взяв её за руки, с надеждой смотрели на мать, а та была не в силах им помочь. Так они и сидели, обнявшись, и не могли унять слёзы, что орошали рукава их одежд.
Киёмори заявил:
— Не мне решать участь детей Ёситомо. В вопросах наград и наказаний надлежит следовать государевым указам. Потому выслушаем и поступим согласно государевой воле! — так изволил сказать, а люди в Рокухара увещевали его:
— Что же это вы так мягкосердечны! Ведь если оставить этих троих детей — что они учинят в будущем! Пожалейте же своих потомков! — но Киёмори говорил:
— Все так думают. Но если мы оставим в живых почти уже взрослого Ёритомо, за которого хлопочет госпожа Икэ-доно, — не глупо ли будет казнить троих младших? Что ни говорите, а исход дела зависит от того, будет жить или умрёт Ёритомо!
Токива надеялась: «Каждый день, каждый час жизни — чудо. Это всё благодаря заступничеству бодхисаттвы Каннон!» — и читала сутру Каннон, а детей научила возглашать имя бодхисаттвы. Госпожа Икэ-доно всячески хлопотала за жизнь Ёритомо, и смертную казнь ему отменили, заменив ссылкой. «Неспроста так вышло! Такова была воля бодхисаттвы Хатимана!» — истово верил Ёритомо. Местом ссылки Ёритомо определили край Идзу, что в Восточных землях. А тогда уж и детей Токивы, взирая на малость лет, было решено оставить в живых, и всякая вина с них была снята — так они и избежали смерти.
