— Ты лучше расскажи, не говорил ли твой отец о стройке? Как там они решили? — чтобы переменить тему разговора, — спросила Айме.
— Наверно, плохо решили, — всхлипывая, ответила Юта. — Отец очень сердитый, совсем больной, лежит дома. Инспектор уехал поздно вечером. Отец говорил ему перед отъездом: «Нельзя идти на поводу у Эммы Рястас».
— Почему? — спросил Андрес.
— Я не знаю, — ответила Юта.
— А я знаю, — вдруг сказал тощий Харри.
И, хотя ему не очень хотелось признаваться, что он подслушивал, его заставили рассказать всё.
Доклад Харри занял целую перемену. Он, Харри, своими ушами слышал, как инспектор говорил:
«Школа — не строительная организация, всему есть мера!»
И тогда защебетала певчая Рястас. Она сказала, что согласна с инспектором. Дети становятся грубыми, их культурный уровень падает. Даже те, которые брали у нее домашние уроки музыки, больше не берут. И кто-то зарывает в землю талант — кто именно, Харри не узнал, потому что уборщица шла в учительскую с большущим чайником. Они там так много говорили, что охрипли, наверно. А когда минут через десять Харри случайно заглянул в замочную скважину, он увидел, что их директор сидит печальный и голова у него опущена. Потом директор сказал:
«Знаете что? Я привык не пугаться трудностей. Во время войны, когда я был в партизанском отряде…»
«Вот-вот, — перебил инспектор. — Вы и сейчас партизаните!»
И тогда директор сказал, что у него пошаливает сердце. А инспектор посмотрел на часы и заторопился. Он заявил, что надеется на здравый смысл здешних педагогов. Певчая Рястас сказала: «Давно пора». Но вожатая Эви ответила ей:
«Нет, наша стройка слишком дорога ребятам, чтобы от нее так просто отказаться».
Больше Харри ничего не слышал: все зашумели и задвигали стульями, так что ему пришлось дать тягу.
Рассказ Харри обошел весь класс, обрастая по дороге многими украшениями. Директор Каэр, который, оказывается, был даже партизаном, стал в глазах ребят героем, мучеником и богатырем. Юта сбегала домой и вернулась с сообщением, что отец лежит небритый, глотает лекарства и меряет температуру. Температура страшно высокая, даже не сказал какая, а только махнул рукой. И всем было очень жалко своего директора.
К четвертому уроку — а это был урок пения — певчая Рястас стала самым непопулярным человеком в школе. Учительницу встретили такой напряженной тишиной, что в ней легко было почувствовать недоброе.
Но Эмма Рястас ничего не заметила. Она была убеждена в своей правоте. Она давно решила, что строительство затеяли напрасно. Что за радость всей школой пачкаться в глине? Эмме казалось, что и директор в душе уже пришел к такому убеждению и только из упрямства не хочет признаться в своей ошибке. Учительница верила Раулю, когда тот жаловался, что строительство не дает ему заниматься музыкой. И теперь Эмма чувствовала себя защитницей ребят, спасительницей!
Она села за рояль, сыграла вступление. Потом кивнула головой: начали! И запела сама, как всегда это делала:
Спи, моя радость, усни.
В доме погасли огни…
Она пела одна. Никто, никто из целого класса не хотел петь вместе с ней. Еще не понимая, что случилось, не переставая петь, учительница обернулась к классу. Ее взгляд остановился на Рауле, и тот смутился и начал разевать рот, словно повторяя про себя слова песни. Но и он не пел. Эмме показалось, что он жалеет ее и хочет выразить свое сочувствие, разевая рот. На большее и он не способен. Это заговор, и Рауль один из заговорщиков.
Это было жестоко.
Эмма Рястас встала, медленно закрыла клавиатуру. Ей нужно было что-то сказать, сделать, но она боялась разрыдаться. Она выпрямилась, собрала ноты и тихо вышла из класса.
— Как бы она директора не привела, — опасливо поглядывая на дверь, сказал Рауль.
— Директор болен, — успокоил Андрес.
— Она чуть не заплакала, — задумчиво произнесла наблюдательная Айме. — Мне ее жалко. Очень-очень.
— Сама виновата, — сказал Андрес. — Но теперь нужно петь, иначе поднимется скандал. Мы с Айме будем составлять письмо на завод, а вы пойте. Рауль, садись за рояль! Давай что-нибудь настоящее!
— А не попадет? — забеспокоился Рауль, подходя к роялю.
— Не больше, чем другим! — успокоил кто-то с задней парты. — Давай «Парни, парни…».
И они запели, сначала нестройно, потом нее дружнее и громче:
Если бы парни всей земли
Вместе собраться однажды могли —
Вот было б весело в компании такой
И до грядущего — подать рукой.
Припев подхватили уже все. Песня разнеслась по школе. Услышала ее и Эмма Рястас — она была в учительской. Этого она не выдержала и разрыдалась.
— Выпейте воды, — подала стакан Эви. — В чем дело?
Эмма рассказала.
— Насильно мил не будешь, — закончила она свой рассказ.
— Успокойтесь. Идемте в класс. Вместе. Вытрите слезы. У вас есть пудра? Вот зеркальце…
Когда Эви распахнула дверь и обе учительницы вошли в класс, песня оборвалась. Рауль как ужаленный отскочил от рояля.
— Продолжайте, — спокойно сказала Эви. — Или давайте начнем сначала. Может быть, вы нам сыграете, товарищ Рястас?
Благодарно взглянув на пионервожатую, Эмма Рястас села. Взяла несколько аккордов. Кивнула головой.
— Ну? — грозно нахмурилась Эви.
