Повесть о "разделённой любви" - [7]

А ночь, вправду, лютовала невиданным даже для Москвы морозом! Дома, мёртво стывшие вагоны трамваев, заснеженные штоки не горящих фонарей, извозчичьи клячи под попонами, сидевшие на облучках «Ваньки» и люди вокруг, — всё куржавело студёным инеем…Очередь к покойному тянулась, петляя по центру города от Остоженки, замирая на часы у Манежа когда в неё втирали вереницы иностранных гостей… Катерина, очень уж легко не по времени и месту одетая, и Густав – оба люди не молодые – бегали отогреваться в Охотный ряд и на Манежную, к красноармейским кострам. Здесь их нашли свои. Доху и валенки ей передали. Да поздно было: к тому времени когда доползли они и их впустили в свежесрубленный Мавзолей где лежал Ленин, Катя застыла, закоченела… Густав обнимал её под шубкою — отогревал на себе собою, и ноги и руки ей растирал…

Кое как на последнем пределе прошла-проплыла она мимо гроба, поддерживаемая мужем… А как дальше шла, как вышла на площадь, уже не помнила… Через заслоны, через рогатки, через бесчисленные заставы Густав, собственной жизнью рискуя, — распахиваясь и лицо открывая, – отнёс её – рядом совсем, – к ней в дом у Александровского… Только здесь могли оказать ей помощь кремлёвские врачи, «прикреплённые» к ней…Только здесь обеспечивали лекарствами. Только здесь она могла теперь быть, только здесь находиться – болезнь её вызвала панику в дирекции: она – примадонна — должна была участвовать в театрализованных траурных церемониях-пантомимах на сцене Большого для всё тех же коминтерновцев, которых надо было… развлекать. И администраторы театра сутками дежурили в её квартире…

Густав, взбешенным тигром, метался по Бабушкиному особняку на Доброслободском… Места не находил: всё, абсолютно всё рушилось из-за Катиной болезни!..

А недуг огнём разгорался: двухсторонние воспаление лёгких, осложнения на и без того слабые почки её, беспамятство из-за страшенного жара.

…Дважды вырвавшись из-под маминого караула Густав бегает – бесконечными Старобасманной, Маросейкой, Лубянкою и Манежной и является к Катерине… Она не узнаёт его – она не узнаёт никого… Пылает лоб… Пылает лицо… Тело горит… Руки… Руки словно изо льда… Пальцы потягивают, перебирая, край одеяла… будто в предсмертной агонии…Только теперь и здесь, около Кати, он начинает понимать, что ему не забрать, не увезти её… Сколько слёз пролил теперь этот железный, не умеющий плакать человек, в параличе у постели своей любви, Катеньки, «Лошадки» своей, знает только моя мать…Но ни она, после четвертьвековой голгофы своей, ни Бабушка не рассказывали мне о последних часах Густава у постели Катерины… И не знал никто, оставляет ли он её на время или… навсегда, на веки?

9. Начало трагедии

Екатерина Васильевна Гельцер и Карл Густав Маннергейм — их жизни на некоем отрезке эпохи пересеклись. Она – прима балерина, танцевавшая в Мариинском, он – офицер лейб-гвардии уланского кавалергардского полка Её Императорского величества вдовствующей Императрицы Марии Фёодоровны.

Родившись в театральной семье (отец – артист балета и балетмейстер, дядя – театральный художник), Катя пошла по стопам родных. Окончила Московское театральное училище, поступила в труппу Большого театра. Затем перешла в Мариинский, в Петербург, где протанцевала два года.

…В одном из интервью Суламифь Мессерер (Согласимся, мнение такого высочайшего уровня мастерства и популярности коллеги-балерины да ещё и педагога великого многого стоит!) дала ей такую своеобразную оценку: «…Но всё же никто не мог сравниться с Гельцер! Царица танца — то ли ангельского то ли дьявольского обаяния – она при удивительной земной женственности обладала невероятнейшей и даже немыслимой техникой… И когда в «Дон Кихоте» всесокрушающее Катино «торнадо» вылетало на сцену, все вокруг бросались к задникам и кулисам, теснясь там в спасении от настигшего их ураганного вихря!»…Такое вот воспоминание очевидца о Петербургском периоде той поры, когда состоялось знакомство Катерины с нашим героем.

Карл Густав Эмиль Маннергейм происходил из известной шведской аристократической семьи, Отец его, барон Карл Роберт Маннергейм, был одарён всевозможными талантами (поэт, актёр, знаток искусств), однако реализовать себя он не сумел. После нескольких попыток предпринимательства разорился. И в 1880 году… бежал с любовницей в Париж, оставив жену и семерых детей именно без средств к существованию. Родовое имение, выкупленное сестрой, удалось спасти. Всё остальное пошло с молотка…Его жена, финская графиня Елена Жулия, так и не сумевшая оправиться после такого удара, через год умерла. Детей разобрали родственники. Густав «достался» деду, который определил его в Финский кадетский корпус с бесплатным обучением и содержанием. Но накануне выпуска юноша был исключён за то, что ушел в самоволку. Потому образование закончил в Шведском лицее. Затем он отправлен был в Россию, где 1887 году поступил в петербургскую Николаевскую кавалерийскую школу, по окончании которой до 1903 года служил в управлении императорских конюшен — разъезжал по Европе и закупал лошадей для царского двора. Время прошло с пользою: он приобрёл профессиональные навыки классного ремонтёра и стал не только настоящим знатоком важнейшего по тому времени дела, но и страстным любителем и почитателем лошадей, которых он, — всех до единой, — очеловечивал. А тех, которых служили ему, он отличал как самых близких и верных друзей… И они почитали и любили его…