Повесть о "разделённой любви" - [3]

Отнять у неё «кремлёвку», апартаменты в театре, студию там же, лично для неё созданную грим-уборную, наконец, уволить из театра… Где там?! О таком «президент» и думать не мог: не его – шута сталинского – эшелона была эта женщина-орлица! Потому ей регулярно выплачивали «корзину содержаний» Великой и Народной. И многое-многое другое. Но «незаметно» вымарывали из репертуара – саму сцену Большого как бы отодвигая от актрисы. Однако, «наказание» это было не для неё! За полвека на сцене Большого она натанцевалась всласть! И теперь, — назло властной сарыни и «товарищам по высокому искусству» – клубку целующихся змей, слепнувшая день ото дня и, не видя границы рамп, — она исполняла свои Терпсихоровы пируэты на подмостках колхозных клубов, районных, областных и республиканских домов культуры. Танцевала самозабвенно «для народа» во всем величии своего таланта и никогда никому не покорявшейся гордости. Первая в истории русского балета открыв для своего божественного искусства сцену российской глубинки.

…Совершенно старуха — слепая, не поднимавшаяся с кресел, — она за двадцать семь дней до кончины поблагодарила собравшихся на ее восьмидесятипятилетие гостей со всего мира. В квартире-замке они не помещались — мы вводили их и выпроваживали колоннами. И велела мне громко:

— Поди к Нему! Поди! Пусть Он скажет тебе, как гордится мною. Иди!..

Она забыла, что Его — портрет — давным-давно выжрала та же мразь, что убивала ее учениц. И что Ясноглазый умер десять лет назад... Она уже ничего не помнила...

2. Финский Вашингтон

…А двадцатью тремя годами прежде, на теткином «четверге», с трагическим пафосом сообщено было о некоем «сбое», внезапно случившемся «при освобождении» Финляндии. Слухи о том бродили и по моей школе. И я не понимал, из-за чего вдруг захлебнулся поход непобедимой красной армии в Карелии. Ведь не «огромное же чудище-армадище» финнов остановило ее?! Там, в Финляндии, населения-то — меньше ленинградского! «Задержала» наши войска, оказывается, стойкость финнов и некая таинственная для меня «линия Маннергейма»...

— Именно Маннергейма! — сказала тетка с гордостью — Да! Маннергейма!

Я был уже взрослым. Понимал взрослые же вопросы и ответы. Даже читал — и не первый год — между строк. А тут растерялся. Что означают трагические тирады гостя-осведомителя и гордая реплика Катерины? Громко названная «линия» и... теткины слезы? Само имя «линии», проклинаемое прессой и лекторами? И теткина гордость? Что-то тут не та-ак! Трагизм тирады показался фальшивым. Гордость реплики если и отдавала откровенным ликованием, то очень походила на крик отчаяния... Именно — отчаяния!

…Последние дни тетку не узнать: красные от бессонницы глаза, серое, совсем не ее лицо, напряженные руки сомкнутые «в замок» и будто застывшие от мороза... Или беда какая, а от меня, «ребёнка», скрывают? Почему же? Пристал к Бабушке. Она, уложившись спать, пригасила ночник, ответила:

— Беда! «Рыцари» наши, опозорившись у Маннергеймовой линии, отомстили... Катерине: обыск учинили на даче, а третьего дня — на Брюсовом, дома у нее. Забрали самое дорогое — портреты Густава... Ну, Карла. Знали, мерзавцы, что брать: тот, — большой, — репинский, и — миниатюру — серовский. Того мало, унесли все письма к ней... Все письма. За тридцать лет! Отомстили...

— За что-о?!

— За немочь свою: Линия-то, о которую морды свои они побили, ведь она Маннергеймова!.. Или ты все забыл? Ну? Карла же она, Густава же!!!

Память девичья…

Господи, Твоя воля! Но ведь до этой минуты и в голову не приходило увязывать проклинаемое «рыцарями» Имя с именем маминого «маньчжурского брата», с вечной, никогда не проходящей болью Катерининой трагедии!.. Карл Густав Маннергейм! Политик, вынужденный маневрировать во взрываемом мерзавцами мире. Государственный деятель, выдающимся разумом и железной волею находящий постоянно выхода из провоцируемых врагами его народа ситуаций. Военачальник, неизменно побеждающий всех своих могущественнейших противников… Но Человек Чести прежде всего. Четверть столетия бьется он за независимость и достоинство своей страны, народ которой именует его финским Вашингтоном, рыцарем. Он и есть рыцарь. Был им с мальчишества, в русской армии, и остался в собственной — созданной им самим — в финской. И в жизни он рыцарь! В жизни куда как нелегкой. Трагической. Да, да, трагической, намертво схваченный за сердце!

3. Свадьба в конце января

...Начало 1924 года. Вселенская нечисть в трауре — умер её вождь! И, пользуясь «случаем», бросается в Москву террористическая «элита» мира, чтобы – окончательно сговорясь — попытаться, — снова за счет России и снова ценою ее народа, — скогтить планету вселенским разбоем и мором…

…И в эти же самые дни и часы он, Маннергейм, устремляется в столицу державы, которую геройски защищал в войнах, а теперь в «логово врага»… Бог мой! Как страшно устроен этот мир!.. Некогда охранитель и защитник, приехал (проник!) он в неё тайно, скрытно, — как тать в нощи – это в свою-то страну, так многим обязанную ему!… Прибыл, чтобы лишь только по-мужски ответить на гневное обвинение сына: «Ты бросил маму в этой проклятой стране! Так найди и спаси её»…