Повесть о потерянном времени - [12]

— Полковник не смог приехать, — доложил готовый к такому повороту событий маршал, — я звонил ему, но у него сегодня партактив дивизии.

— Я вислал за ным самолет, он уже в Гэнэральном штабе — спокойно ответствовал Верховный Главнокомандующий.

Ну что тут еще можно добавить? Итог всем известен. Война была победоносно завершена. И вот уже четырежды герой (поговаривали даже о перенесенной тиражированным героем операции по расширению грудной клетки — очень трудно стало размещать на прежних площадях многочисленные в заслуженности своей награды), потряхивая поседевшими бровями и поблескивая маршальскими звездами, принимает очередное эпохальное решение, положившее начало развалу когда-то великого государства.

Вот с такими размышлениями о недавнем прошлом страны брел по дороге среди среднерусских полей и лесов к новому месту своей дальнейшей службы когда-то «обучаемый военный», а с недавних совсем пор аж целый старший лейтенант Ракетных войск стратегического назначения Сергей Михайлович Просвиров. Брел он по еще мокрому асфальту, демонстрируя окружающей его природе приобретенную совсем недавно шаркающую походку, радуясь повисшей на его пути первородной естественности радужного семицветия и чудесному своему излечению в стерильно-строгих военных госпиталях. Арка образовавшейся на Серегином пути радуги как бы символизировала ворота в его новую жизнь, полную новых впечатлений, знакомств и суровых военных буден. Вот и шаркал он в эти ворота, пропитанный честолюбивыми мечтами и въевшейся терпкостью запахов госпитальных лекарств. Ворота не приближались к Сереге, но и не удалялись от него. И, не смотря на то, что он знал причину этого явления и вдобавок хорошо помнил мудрое восточное изречение о том, что движение — это все, а конечная цель — ничто, эта ситуация стала понемногу «заводить» бывшего спортсмена. Бывший спортсмен ускорил свое шаркающее перемещение. Со стороны Серегино перемещение, наверное, выглядело довольно забавным и напоминало галоп случайно и спустя многие годы попавшей на ипподром старой клячи, временно забывшей о своем почтенном возрасте, — давали знать о себе не до конца залеченные раны продырявленного в нескольких местах опорно-двигательного аппарата. Но, тем не менее, километровые столбики стали попадаться навстречу Сереге все чаще. Появилась давно забытая радость движения. Проснулась, наконец, старая спортивная привычка преодолевать большие расстояния. Родные пейзажи менялись один за другим как в окне скорого поезда. Где-то на подсознательном уровне захотелось, наверное, Сереге поскорее выгнать из памяти и неродные виды горных хребтов с кроваво красными предрассветными вершинами и, обновить прочно застрявший в носовых пазухах запах жаркой несвежести грязно-кровавых бинтов на вопящих от боли ранах. Память то и дело цеплялась за старое. То и дело выхватывала она стробоскопом мысли из глубин затемненного недавней болью сознания нерадостные воспоминания о произошедших с ним медицинских злоключениях. Сначала выхватит воспоминания о медицинских упражнениях в госпитале далекого, кишащего всевозможными видами гепатитов и разнообразием форм малярий афганского города Кабула, а затем всплохами осветит палаты и операционные во внешне обшарпаном, но внутри относительно чистеньком и даже совсем не плохо оборудованном госпитале почти родного города Ташкента.

Ага, вот и долгожданная развилка. От нее, как объяснили еще в штабе, до спрятанной в лесах части ходит автобус. На остановке, внушая некие опасения, царит полное безлюдье. Ни души кругом. Ан, нет. Внутри неровно окрашенного в пупырчатости своей сооружения, издалека напоминающего слегка упорядоченную свалку железобетонных плит, вдруг обнаруживается одиноко сидящий на разломанной скамейке-жердочке грустный старичок-боровичок со слегка отвисшими в беззубости щеками. Грусть его вскоре объясняется довольно просто: «Афтобуф только фто уфел. Щасу не профло есе, как уфел. И я, фот, фишь, фоенный, тофе опофдал. Фсе бабка эта — лефый ее забери, самохфонку ф бане запфятала, а фтакан ф фубными протэфами так и не нафел. Это она фтобы я к куму ф гости не ефдил. Ф Слизнефе он у меня фифет. Недалеко отфель. Аккурат рядом с помойкой. Со ффей Москвы туды мусоф сфозят. Фонища! Глазья на лоб! Но фифут как-то. И дафно федь уфе фифут. Прифыкли. Да ефе, фишь ты как, в гости приглафают. Стало быть ффе у них там форофо. Фубы-то ладно, больфе ф горло проффкочит. Фа-фа-фа. А как в гофти ф пуфтыми-то руками? Беф магарыфа? Ну и бабка мне досталася! Не бабка — кобра какая-то! Фиди таперича тута полдни иф-фа эфтой фмеи. А фообфе-то афтобуф фдефя фафто фодит. Быфалыфа, люди гофорили, аф по тфи фаза на день приеффал он, ефели конефно не фломаетфя где или Фитька-фофер не фапьет, каналья. Да не перефивай ты, фледуюфий, уф фофсем фкоро будет — пару-тройку фафов фего-то и офталофя ефо подофдать. Ф другиф мефтнофтях, люди гофорят, фто фроду фообфе никакофо транфпорту не дофдефьфи. Только на попуткаф когда фрофно надо куда добираются. А до фафти твоей, товариф фоенный, фдесь ефе километров фесть будет. Так фто дафай-ка «ф дурофка» ф тобой, пока футь да дело, перекинемфя. Картифки-то, как раз для эфтих случаеф нофу зафсегда ф фобой». Разгоряченного быстрым перемещением Серегу такая интенсивность автобусного сообщения и перспектива остаться «дураком» в народной памяти этого хитрющего в беззубости своей деда явно не устроили. Он тяжело вдохнул своей полной надежд грудью и почесал по уходящей вверх по склону нарытого ледником холма дороге дальше, прихрамывая, но не снижая темпов своего прерванного было передвижения в манящую грядущими карьерными перспективами шестикилометровую даль.