Повесть о Платоне - [23]

Наши предки, возможно, не так боялись перемен и случая, как боимся мы. Не исключено, что для них вес превратности были игрой, подобной этому камешку. Я полагаю, они были готовы встретить невзгоды, которые могли выпасть им в их мире. Я говорил вам, что они жили во тьме, но тьма эта не всегда внушала им страх. Я уже рассказывал о пылающих светилах в их небе, даривших им тепло и уют, но что, если они получали и иные дары? На этом камешке нет никакой тьмы. Он легок и приятен на ощупь. Потрогайте. Он напоминание о том, что где страх — там также и радость, где боль — там может быть и восторг.

Вот почему я люблю тех из вас, кто стремится спрашивать. Я знаю, что вам рассказывали о жизнях богов и героев, ангелов и великанов. Но вы никогда не слышали легенд о тех, кто стоял в одиночку против целого мира и благодаря своей отваге и правдивости одержал победу. Почему наряду с теми вождями, чьи дела вам надлежит изучать, не восхвалить и этих людей? Взгляните друг на друга: вы такие разные! Сын Артемидора более высок и белокож, чем сын Мадригала; у дочери Орната руки и ноги тоньше, чем у дочери Магнолии. Можно предположить, что вы различны и в иных отношениях. И если так, то каждого из вас, несомненно, ждет миг открытия, какой однажды настал для меня. Я крикнул тогда: «Я — это я! Я — и никто другой!» Ну вот. Я прокричал это еще раз, и городские стены, как видите, не рассыпались. Спустимся теперь и помолимся вместе у монахов-доминиканцев^[39].

37

Неужели в моих словах, обращенных к ним, содержался какой-либо вред или опасность? Спускаясь с ними с холма, я предложил им поразмыслить о природе наших жестов — о том, как в беседе мы порой отклоняемся назад и разводим руками, как по-разному касаемся ладонью лица, если испытываем жалость или удовлетворение, как прикрываем глаза в знак согласия. Эти движения не нами придуманы. Им уже много тысячелетий.

Довольно! Ты, Платон, отдан под суд за распространение небылиц и обманов. Мы не предлагали тебе рассуждать о них в подробностях.

Хочу признаться вам кое в чем. В горожанах эпохи Крота я увидел нечто от самого себя. Во многих отношениях они, как я говорил, были варварами и глупцами; но, посмотрев им в глаза, пошептавшись с их душами, я понял, что они действительно наши предки. Возможно, именно поэтому я полюбил их. Да, они не знали, не могли знать, что живут в пещере, скрытые от света. Но мы как мы, со своей стороны, можем быть уверены, что за пределами нашего мира нет иного, еще более яркого?

Ты продолжаешь испытывать наше терпение, Платон. Не упорствуй в своих кощунственных измышлениях.

Я вижу, я оскорбил вас. Меня судят за то, что я не могу принять наш мир как конечную реальность. Верно я понял?

Ты исчерпывающе ознакомлен с предъявленным тебе обвинением. Ты сбился с дороги. Ты можешь навлечь на нас несчастье. Горожане уже на тебя косятся.

Неужели их обеспокоило то, что я сказал им правду и признал, что прежними выступлениями вводил их в заблуждение?

Ты скромничаешь. Ты не ограничился этим.

Разве? Я не сказал ни одного дурного слова об ангелах. Я ни разу не поставил под вопрос святость лабиринтов и зеркал. Я не посягал на цветовую иерархию. Повинуясь обычаю, я держался в пределах моего прихода. Мне продолжать — или достаточно?

Софистика, Платон, и только. Нам известно, что своими разговорами ты разделял детей и родителей. Привести тебе пример?

38

Орнат. Подойди-ка, Миандра, поближе. Сядь около меня. Я вижу, ты плакала.

Миандра. Ты знаешь почему, отец. Мне сказали, что я должна буду теперь жить в другой части города.

Орнат. Да, как и все дети с определенного возраста. Таков обычай. Он даст тебе новые возможности молитвы и понимания.

Миандра. Но зачем вообще перемещаться? На рынке и на улицах я видела горожан, которые вечно стоят на одном месте.

Орнат. Это больные люди. Их надо жалеть не осуждая. Они думают, что измерения, в которых мы живем, иллюзорны, и поэтому отказываются делать даже малейшие движения.

Миандра. Платон говорит, что мы похожи на них, потому что редко выходим за городские стены.

Орнат. Платон много чего говорит, Миандра. Он не во всем прав. Мы потому не выходим из города, что для этого нет причин. Здесь наше сообщество. Свет вокруг нас — это свет человеческой заботы. Он и есть жизнь. Зачем нам выходить вовне — туда, где мы можем только устать, истощиться?

Миандра. Но Платон…

Орнат. Ох. Опять.

Миандра. Платон говорит, что мы должны учиться сомнению, учиться ставить все под вопрос. Я слушала его у ворот епископа^[40].

* * *

Когда я был малолетним, как вы, меня однажды отвели на Ламбетский луг посмотреть на ягнят^[41]. «Взгляни на них, Платон, — сказал мне наставник. Взгляни, как они резвятся и скачут». «Зачем это они?» — спросил я. «Затем, что ягнята резвились и скакали всегда. Они избраны, чтобы осуществиться в пределах своей формы, и знают это, и радуются этому. Бери с них пример, малыш Платон». Согласился я или нет? Как вы думаете? Я такого же маленького росточка, как вы. Я признаю это. Как я могу это отрицать, если, говоря с горожанами, мне приходится отступать и поднимать голову? Смейтесь, если хотите. Я и сам частенько смеюсь. Мне радостно сознавать, что я другой. Когда я был ребенком, мать учила меня никогда не соглашаться с чужими мнениями, не разобравшись в них со всей тщательностью. «Ты мал потому, сказала мне она, — что избран видеть все с другой точки». И вместо того чтобы усваивать уроки, которые желали преподать мне другие, я принялся изучать себя. Я хотел найти правду, которая была бы правдой для меня одного. Понимаете вы меня? Вот древняя монета. Подойдите поближе, взгляните.