Повесть о мужестве - [51]

Ровно в 10.30 Николай поднял свою машину в воздух. Внешне совершенно спокойный, он сел в кабину, опробовал рули, осмотрел приборную доску и запустил двигатели. Разогнавшись до нужной скорости, самолет легко оторвался от земли и перешел в набор высоты. Почти одновременно поднялся в воздух бомбардировщик Воробьева.

Под крылом знакомая мирная картина: извилистая линия Днепра, местами поблескивают не успевшие еще пересохнуть калюжины. Мелькнула знакомая рощица, деревня с побуревшими соломенными крышами. Возле Орши Днепр круто свернул к югу, и Гастелло направил самолет параллельно железной дороге.

Под Борисовом стали появляться следы бомбежек: разбитая водокачка, обгоревшие остовы товарных вагонов, мохнатое дымное облако в стороне Минска. А вот и передовая: опрокинутая догорающая автомашина, окутанные пороховым дымом ломаные линии окопов, тусклые вспышки минометов — идет бой. Гул моторов заглушает звуки земли, и бой кажется безмолвным. Теперь они летят над территорией, занятой врагом. Здесь из каждой купы деревьев, из каждого стога может высунуться ствол зенитки, ударить крупнокалиберный пулемет.

Чувствует ли Гастелло страх? Да, конечно, но он твердо знает, что не дрогнет перед лицом любого, самого сурового испытания. Да и как можно показать этот страх, когда на тебя смотрит весь экипаж. А ведомый? Он сразу заметит нерешительность в действиях своего ведущего.

Гастелло летит на высоте около двух тысяч метров. Земля просматривается хорошо. Вот по полевой дороге движется длинная серо-зеленая колонна, по обочине ее обгоняют несколько крытых брезентом грузовиков.

«Проутюжить бы их сейчас», — думает Николай, но его цель: шоссе Молодечно — Радошковичи. Слева ясно виден черный султан дыма — горят станционные постройки в Олехновичах. Там безусловно должны быть зенитки, но они почему-то молчат. «Видимо, принимают нас за своих», — решает Николай.

Под крылом Радошковичи. Еще в 1939 году он пролетал здесь. Сверху городок выглядит нетронутым. Тут недалеко и Плужаны — деревня отца. «Я мимо нее пролетал два раза», — писал он тогда.

За Радошковичами — лес, рассеченный надвое широким шоссе, слева железная дорога, на ней санитарный состав — четко выделяются красные кресты на крышах вагонов. Резко снижаясь, Гастелло забирает вправо. Сейчас он летит по направлению к шоссе, внимательно смотрит вниз. По шоссе движутся похожие на больших грязно-зеленых жуков крытые автомашины и танки. На приборной доске зажигается зеленая лампочка — Бурденюк сигналит: «Приготовиться».

— К бою готов, — услышал Николай голос Калинина в шлемофоне.

— Готов, — словно эхо, отзывается Скоробогатый.

Высота 600 метров, 400, уже ясно видны черные кресты на танках. Машины, до этого спокойно ехавшие по дороге, беспорядочно заметались, стали сворачивать на обочины.

— Ага, заметили! — шепчет про себя Николай. — Поздно, голубчики!

Бомбы уже вываливаются из люков, шоссе окутывается дымом, сквозь него прорываются языки пламени.

— Порядок, командир, накрыли как миленьких! — звучит взволнованный голос Бурденюка.

— Молодец, Толя! — кричит Николай.

Сквозь гул моторов он отчетливо слышит, как работают пулеметы, отзываясь толчками в ушах, — это Скоробогатый и Калинин бьют по разбегающимся фашистам.

— Ну что, герр Гудериан? — цедит Николай сквозь зубы. — Это тебе не по Европе гулять!

Пара снова выходит на боевой курс. Гастелло видит, как, продираясь сквозь придорожные кусты, разбегаются фашистские солдаты, как падают они, скошенные пулеметным огнем, как клубится черным дымом и пылает дорога от нового бомбового залпа.

— До скорого свидания! — почти кричит Николай и, набирая высоту, уходит в сторону. Оглядывается на ведомого, тот, отбомбившись, повторяет его маневр.

Вдруг впереди по курсу возникает бурое облачко, другое, третье: заработала скрытая в деревьях зенитная батарея. Металлическое тело самолета вздрагивает от близких разрывов. Надо уходить. Николай делает разворот, и в этот момент перед глазами его вспыхивает яркий огненный шар, в кабину врывается ветер, с разбитой приборной доски летят стеклянные осколки. Правый мотор сразу заглох. Потянуло едким дымом. По плоскости поползли струйки огня. «Пробит бензиновый бак», — решает Николай.

— Попытаюсь сбить пламя, — объявляет он экипажу, бросая самолет на скольжение; но пламя, чуть заглохнув, вспыхивает с новой силой, оно словно прилипло к плоскости, подбирается уже к фюзеляжу, охватывает элерон.

«Что делать? — напряженно думает Николай. — Приказать экипажу покинуть самолет? Но ведь там немцы — никуда не спрячешься».

За бомбардировщиком тянется густой шлейф дыма, с крыла срываются огненные языки. Обгоревший элерон и покореженное огнем крыло не дают никакой надежды дотянуть до своих. Все труднее становится удерживать самолет в воздухе. Идет он теперь с постоянным левым креном. Огонь и дым заволакивают кабину Калинина.

— Как рация, Алеша? — спрашивает Николай.

— В порядке, — охрипшим от дыма голосом отвечает Калинин.

— Радируйте Воробьеву — возвращаться на базу. Я буду таранить скопление вражеских машин. Экипажу немедленно покинуть самолет!

— Я остаюсь, товарищ капитан, — слышится в шлемофоне голос Бурденюка.