Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна - [77]

Вы снова зажимаете гладкий мундштук в зубах. Теперь вам не до получения третьего, перспективного, удовольствия – вы слишком заняты, чтобы наслаждаться. Вы чиркаете спичкой о боковинку коробка и подносите горящую спичку к трубке – спичка гаснет. Вы мысленно чертыхаетесь – чертыхнуться вслух вам мешает зажатый в зубах мундштук – и повторяете операцию. С третьего раза вам удается поднести спичку к трубке, и вы изо всех сил начинаете пыхтеть – прогонять воздух сквозь табачную смесь в чашечке трубки с целью обеспечения воспламенения. С непривычки, а также вследствие волнения вы забываете, что воздух надо тянуть в себя, вдыхать, а не выдыхать, но вы с силой дуете в отверстие чубука, и табачная смесь вылетает под давлением воздушной струи из чашечки, обсыпая вам грудь и колени. Вы повторяете весь процесс сначала – от момента взятия пальцами щепотки табака и до момента сосредоточенного пыхтения. На третий или четвертый раз вы добиваетесь успеха, табак в трубке начинает тлеть, испуская клубочки синеватого, сизоватого ароматного дымка – удовольствие четвертое, зрительное; вы вдыхаете дым – и, закашлявшись, поперхнувшись дымом, слюной и теми особыми веществами, которые вырабатываются в вашем рту под влиянием табачного дыма, содержащего никотин, оксиды, смолы и прочие вредные химические отравляющие вещества, вы роняете трубку из внезапно ослабевших пальцев, сгибаясь пополам от влекущего вас неудержимо к рвоте кашля. Трубка разбивается надвое или даже на большее количество кусков, и вы с тоской глядите на обломки и сожалеете, что не сдержались, что ваш организм не справился с таким утонченным удовольствием, и ждете следующей оказии, когда вам снова доведется подержать в пальцах новую не обкуренную еще никем трубку вишневого дерева с янтарным мундштуком, внутри которого сидит такая симпатичная искусственная мушка…

Удовольствие от раскуривания трубки может сравниться только с удовольствием от процесса варки кофе по-турецки (с последующим употреблением, разумеется).

Однако мне – в моем котином обличье – часть удовольствий была недоступна. Если обонятельное и вкусовое удовольствия я еще мог с грехом пополам получить то сам процесс ощупывания трубки и набивания ее табаком был для меня недосягаем. Ну как, скажите, я мог повертеть трубку в пальцах и насладиться ее шероховатостью, если как раз пальцев у меня и не было, а были когти и покрытые шерстью лапы с твердыми и не ощущающими почти ничего подушечками? Я даже щепоть табаку захватить своими когтями не мог, и мне помог набить трубку Домовушка, который, как оказалось, когда-то курил, пока не прочел в журнале «Здоровье» о пагубности этой привычки.

Домовушка набил для меня трубку по всем правилам, потом протянул ее мне, даже и спичку зажег. После первой же моей попытки раскурить трубку он отобрал ее у меня и раскурил сам. И покурил немножко, со смаком вдыхая дым, показал, и как пускать колечки. А потом протянул трубку мне. Трепетной лапой я взял трубку, сунул ее в рот, вдохнул дым… – и закашлялся, и упустил трубку из внезапно ослабевших лап, и трубка разлетелась на две половинки: мундштук отдельно, а чубук с головкой – отдельно.

Я чуть не расплакался от огорчения.

– Экий ты… Ерема-кулема, – с досадой сказал Домовушка. – Ну дак ничего… Поправим.

Он соединил две части изолентой. Трубка много потеряла во внешнем виде, зато ею можно было пользоваться. Мы воспользовались – все по очереди, кроме, естественно, Паука, для которого эта трубка была великовата, и Рыба, который считал, что курение несовместимо с его статусом преподавателя (хоть и бывшего). Разумеется, Петух тоже не участвовал в нашем развлечении, потому что, откукарекав положенное число раз, наклевался вдоволь праздничных яств, уселся на спинку кресла и уснул.

Наступил уже рассвет.

И пришла Лада.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, в которой Лада возвращается домой

У любви, как у пташки, крылья…

Кармен

Не знаю, кто как, а я всегда могу отличить влюбленную женщину от невлюбленной. Влюбленная иначе ходит, иначе смотрит, иначе разговаривает. Внутри у нее будто загорается фонарик, и его теплый свет изливается на вас из ее глаз, согревает ее голос, придает легкость и уверенность ее походке.

А если эта влюбленная женщина к тому же еще и ведьма (пардон, чародейка) и красавица, то внутри у нее не жалкий фонарик, а прожектор, вроде тех, какие ставят на маяках.

Лада всегда ступала легко, не оставляя следов.

Голосок у нее всегда был нежный и певучий. (Особенно в те моменты, когда она читала заклинания.). И глаза ее синие всегда лучились, всегда сияли, всегда излучали внутреннее тепло.

Но в это утро…

Она очень устала – танцевала, наверное, всю ночь напролет. И шла усталая, даже немножко пошатывалась на ходу, но ножки ее при этом вовсе не касались земли, а отталкивались от воздуха сантиметрах эдак в пяти от пола.

А когда она сказала:

– Доброе утро и с Новым годом, милые вы мои! – У меня по спине пробежали приятные мурашки и растаяли в глубине живота.

А когда она после этого засмеялась, то словно целая дюжина серебряных колокольчиков рассыпала звонкую трель.

Глаза у нее сияли так, что я даже зажмурился.