Повесть о гималайском медведе - [8]

Если Белогрудому случалось отыскать гнездо диких пчел в дупле какого-нибудь толстого старого дерева, колоссальную работу проделывал косолапый, прежде чем добирался до лакомой пищи. Иной раз он часами сидел на дереве, обхватив ствол лапами и прогрызая древесину, чтобы извлечь из дупла кусочек сотов, истекающих душистым медом. Крылатые защитники беспощадно жалили его в нос, губы и уши, пробирались сквозь шерсть к животу и груди, где шкура была тоньше и нежнее. Однако гнезда диких пчел встречались редко, иногда ему приходилось довольствоваться гнездами ос. Правда, там не было меда. Но личинки были тоже вкусны.

Бродя по липнякам, Белогрудый как-то вышел к пасеке. Тонкое чутье зверя еще издали уловило сладковатый медовый дух, источаемый улейками. Потоптавшись на месте, Белогрудый не решился зайти с ходу на пасеку, но и уйти прочь не хватило воли. Дождавшись ночных сумерек, медведь пошел вокруг пасеки, прислушиваясь и принюхиваясь. На его счастье пасечник отлучился на пару дней в деревню, и на пасеке никого не было. Крадучись, словно за каждым кустом его подстерегал враг, Белогрудый зашел на пасеку, подошел к крайнему улью, обнюхал его и поцарапал леток когтями. Сперва он пустил в ход зубы, полагая, что соты, как и в дереве, спрятаны под толстым слоем древесины. Но ненароком столкнул с улья крышку и, запустив лапу внутрь, выбросил на траву сразу две рамки с сотовым медом. Сонные пчелы густо облепили рамку, но Белогрудый не обращал на них внимания. С жадностью, довольно урча и потирая лапой обкусанный нос, поедал он мед вместе с восковыми сотами и сидящими на них пчелами. Покончив с одним ульем, он перешел к другому, затем к третьему, четвертому, пятому… Теперь он знал, как нужно сбрасывать крышку и доставать соты. Первый раз в своей жизни Белогрудый так наелся меда, что у него заболел живот.

Долго потом сокрушался пасечник, вернувшийся из деревни. В адрес медведя неслись такие яростные проклятия и пожелания, что, осуществись они даже наполовину, род медвежий перестал бы существовать на земле. Успокоившись и убрав пустые ульи, пчеловод решил оградить свое хозяйство от вторичного вторжения косолапых. С этой целью он соорудил подобие изгороди из веток и сучьев срубленных деревьев и кустов. Только в двух местах оставил удобные проходы, словно приглашая медведя воспользоваться одним из них. В каждом проходе он насторожил петли из тонкого стального троса, закрепив их концы на толстых деревьях. Петли были подвешены к кустам на уровне головы медведя. Идя по проходу, он неминуемо должен был попасть в петлю и затянуть ее на себе. Чтобы трос был незаметен, пасечник замаскировал его травой и ветками кустарников. Сам же пасечник устроился на краю обширной поляны, подступавшей к пасеке с юга: если медведь пойдет открытым местом, то попадет под разрывную пулю.

С наступлением ночи старик уселся на сидьбу. Взошедшая луна наполняла лес таким ярким светом, что появись на тропе мышь, и ту можно было бы разглядеть. Прислушиваясь к неясным шорохам, просидел караульщик до утра, так и не дождавшись медведя. Не пришел зверь и на вторую ночь. Не знал пасечник, что объевшийся Белогрудый стал на несколько дней равнодушным к меду.

Потеряв надежду подкараулить грабителя, старик занялся своими пчелами, перестал ходить на засидку, но петель не снимал: для людей и собак они неопасны, а скот в лесу не ходил.

Прошло более полумесяца, прежде чем Белогрудого снова потянуло отведать меда. Он направился к знакомой пасеке. Ночь на этот раз выдалась пасмурная, глухая, ветер шумел в высоких вершинах кедров, растущих по гребням сопок, а в распадках было тихо. Подойдя к омшанику, медведь остановился у засеки. Раньше ее здесь не было. Лист на срубленных деревьях засох и предательски шелестел, а Белогрудому хотелось бесшумно подобраться к ульям. Зверь понимал, что грабить чужое добро безнаказанно нельзя, и трусливо озирался по сторонам. Но вот завиднелся просвет, к нему и направился Белогрудый. Вскоре он заметил трос и осторожно обнюхал его. Запах железа еще не был знаком медведю. Белогрудый мог свободно уклониться от петли, пройти стороной, но незнакомый предмет нужно было исследовать, потрогать, и он, словно зная о коварных свойствах настороженной ловушки, просунул в нее голову и слегка потерся о трос шеей. Почувствовав, как что-то холодное обвилось вокруг шеи, медведь рявкнул и с такой силой рванулся вперед, что перекувыркнулся через голову: туго затянувшаяся петля держала мертвой хваткой.

На Белогрудого напал панический страх, в груди закипела злость. Сперва ему казалось, что во всем виноваты кусты и молодые деревца. Он дробил их зубами, вырывал с корнем. Вскоре вокруг дерева, к которому была прикреплена петля, образовалась хорошо расчищенная поляна, по ней с бешенством кружился Белогрудый, то наматывая, то разматывая гибкие кольца. Выбившись из сил и успокоившись, он попытался трос перекусить, и это ему удалось бы, но каждый раз он кусал стальной канат в разных местах. Затем он попытался стащить петлю с головы, ухватившись за нее когтями передних лап. Медведь изгрыз клыками добрую половину дуба, закрутил вокруг него трос и притих, задыхаясь в петле. Слюна текла из его раскрытой пасти, пачкая шкуру.