Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 1 - [137]

- Поверьте, у меня есть особые причины заботиться о той женщине и часто сообщаться с ней. Но сейчас рано о том говорить, боюсь, что вы снова истолкуете мои слова в дурную сторону. Возможно, в другом месте она и не привлекла бы моего внимания, но там, среди диких скал…

И Гэндзи рассказал ей обо всем, что сохранилось в его памяти: о том печальном вечере, когда стлался по берегу дымок от костров, о словах, сказанных госпожой Акаси, о ночи, когда он впервые увидел ее лицо, и, разумеется, о том, как чудесно звучало в ее руках кото… А госпожа, слушая его, думала: «Пока я изнывала здесь от тоски, он дарил свою нежность другой, и пусть это только случайная прихоть, но все же…» Горькая обида пронзила ее сердце, и она отвернулась, постаравшись принять самый независимый вид.

- А ведь все так прекрасно начиналось, - прошептала она, ни к кому не обращаясь, и вздохнула.

- Я хотела бы первой

Струйкой дыма подняться к небу,

Пусть даже тот дым

Устремится совсем не туда,

Куда думы влюбленных стремятся… (108)

- О, не говорите так, это слишком жестоко…

Ради кого

Я терпел все невзгоды, скитаясь

По горам и морям?

Ради кого тонул я

В бесконечном потоке слез?

Сумею ли я убедить вас? Жизнь ведь не всегда бывает так длинна, как этого хочется… Разве не ради вас старался я не навлекать на себя ничьей ненависти?

Придвинув к себе кото «со», Гэндзи настроил его и предложил госпоже сыграть, но она даже не дотронулась до струн, очевидно недовольная тем что та особа из Акаси оказалась искусней ее.

Госпожа обладала на редкость кротким, миролюбивым нравом, и такие внезапные вспышки ревности отнюдь не умаляли ее привлекательности, скорее наоборот.

Гэндзи, подсчитав украдкой, что на Пятый день Пятой луны девочке должно исполниться пятьдесят дней[5], умилялся, представляя себе ее невинное личико. «Ах, как жаль, что нельзя ее увидеть!» - вздыхал он, отправляя в Акаси гонца.

- Смотри не перепутай, ты должен появиться там именно на Пятый день, не позже и не раньше,- предупредил Гэндзи, и гонец прибыл в Акаси точно к сроку.

Дары, приготовленные Гэндзи, поражали великолепием, к тому же со свойственной ему предусмотрительностью он позаботился о самом насущном, без чего в Акаси не обойтись.

«Никаких перемен

Не ведая, травы морские

Растут среди скал.

И вряд ли знают они

Об аире, расцветшем сегодня.

Вы не можете вообразить, какая тоска… Так жить дальше невозможно. Решайтесь же. Обещаю, что Вам не о чем будет сожалеть»,- писал Гэндзи.

Увидев его письмо, Вступивший на Путь по обыкновению своему заплакал от радости. Но ради таких мгновений и стоит жить, так что никто не удивлялся, глядя на его опухшее лицо.

Надобно ли говорить о том, что Вступивший на Путь превзошел самого себя, готовясь к этому дню, и тем не менее он показался бы ему чернее ночи, когда б не гонец из столицы.

Кормилица между тем успела привязаться к госпоже, найдя в ее лице вполне достойную собеседницу, и это несколько скрашивало ее существование. Молодой госпоже в основном прислуживали дамы, которых некогда, используя давние семейные связи, подобрали для нее родители. По происхождению они не уступали новой кормилице, ибо в большинстве своем это были дворцовые прислужницы, обедневшие и уже немолодые, прибившиеся к дому Вступившего на Путь в надежде обрести среди здешних утесов убежище от мирских печалей (109). Кормилица отличалась от них весьма для себя выгодно: свежесть юности сочеталась в ней с удивительным благородством. Она без конца рассказывала госпоже обо всем, что по женскому ее разумению казалось ей достойным внимания,- о том, как живет господин министр Двора, сколь велико его влияние в мире, как все его почитают, и постепенно госпожа Акаси начала понимать, какая счастливая судьба выпала ей на долю, ведь памятный дар, который оставил ей Гэндзи, никогда не позволит ему пренебречь ею.

Письмо они тоже читали вместе, и кормилица все время вздыхала украдкой: «Ах, как же повезло госпоже! А мне, несчастной, достались одни невзгоды…» Но господин министр осведомлялся заботливо: «А как здоровье кормилицы?» - и эта редкостная милость заставила ее забыть все свои горести. Вот какой ответ написала госпожа Акаси:

«Юный журавль

Кричит, укрывшись под сенью

Неприметной скалы.

Даже сегодня никто

Проведать его не придет…

Право, вряд ли моя жизнь окажется продолжительной, слишком многое печалит меня, а поддерживают лишь редкие вести от Вас. О, когда б Вы и в самом деле позаботились о ней…»

Самые сокровенные свои мысли вложила она в это письмо, и Гэндзи долго читал его и перечитывал. Потом, тяжело вздохнув, прошептал словно про себя:

- Ах, бедняжка!

А госпожа из Западного флигеля, искоса взглянув на него, проговорила тихонько, тоже словно ни к кому не обращаясь:

- «Далеко уплывает ладья…» (149)

- Неужели вы до сих пор сомневаетесь во мне? Можно ли придавать столь преувеличенное значение случайно сорвавшимся с губ словам? Трудно забыть прошедшее, и я испытываю естественное волнение при любом напоминании о том побережье. Вы же ловите каждый мой вздох,- попенял ей Гэндзи, показав только обертку от письма.

Увидев, сколь благороден почерк госпожи Акаси - право, ему позавидовала бы любая знатная дама,- госпожа Мурасаки невольно подумала: «Вот потому-то он и…»