Повесть о бесовском самокипе, персиянских слонах и лазоревом цветочке, рассказанная Асафием Миловзоровым и записанная его внуком - [21]
Михаил хоть без руки, однако работящий. А коль Дарья дурить начнет, Михаил — не Ванька Косой, разом на место поставит плеточкой новгородской. Да некогда ей будет дурью мучиться — дите под сердцем. А там, глядишь, еще родит.
Тут враз пошла разноголосица, петь принялись враздробь, кто плясать, кто в сенях целоваться. Вышли мы с Тимохой и Алешкой во двор. Пошли на зады самокип разводить, склянку прихватили. С пашни холодком потягивало, звезды вприпуск сияли, будто свечи. Тимоха воротился в избу и кафтаны прихватил. Развел я самокип, а Лешка и говорит:
— Цесаревна просила меня, чтоб я к ней в хор пирийшов. Це гарна дивчина. Пригласила в Смоляной дворец к себе, что у казарм. Французский посланник ей шампань презентовал. Пили из веницийских бокалов, ели тертый рог в шалейне.
— Какой такой шалейн?
— По-нашему — холодец…
Самокип запыхтел, понес я его в избу, матушка разлила гостям чай. Я сызнова вернулся с самокипом на зады, хотел по воду идти, тут Алешка возьми и скажи:
— Спиваем мы, а та краля сила у перший ряд и регочет, горох ист, бо без него не может, сидит не то в рубахе ночной, не то в салопе, нечесана, девка девкой. Будто только что из постели Линара вылезла…
— Какого Линара? — я враз настороже встрял.
— Да польского посланника, полюбовника ее.
— Кого — ее?
— Да принцессы Анны…
Пресвятая Богородица, мыслю, спаси и помилуй. Отведи от греха, не то ведь прибью Алешку под пьяную руку за такие слова. И прознают тогда все про мою тайну.
— От чьей кумы узнал про то? — Руки у меня сами в кулаки свелись.
— Все так говорят, — ответил Алешка.
— А ты, аки баба базарная, сплетни вторишь, — сказал я. — Я ж не треплю, что цесаревна с кем попадя милуется…
— Ты шо, ошалел? — Алешка вскочил с дубового катыша, размахнулся, однако я к самокипу приник, и кулак Алешкин мимо прогудел. Отскочил я, Алешка на меня попер, и, покуда он меня своей кувалдой не прибил, я башку его достал самокипом, как дед Арефий — дьяка на Москва-реке. На самокипе вмятина, Алешка стоит, и ему хоть бы что, только маковку потирает.
— Не срами Петрову дочку! — заорал он.
— А ты Иванову внучку! — ответил я.
Пошел сызнова Алешка махать кулаками, как кузнецы в три молота. Я бегал вкруж загороди и все сокрушался, что самокип дедов помял. Тут гости из избы повыскакивали, схватили Алешку и умиривать нас стали.
Алешка был отходчив и зла на меня не держал. Пировали мы до первых петухов и с песнями по избам пошли.
А поутру в башке у меня будто черти камни катали. Принял я чарку, поднесенную Алешкой, ровно помер и сызнова родился. Глянул — а у Лешки шишка сизая промеж кудрей коричных, аки дыня бухарская, лучится.
— Ой, мужики, — крякнул Алешка. — Сон мне приснился, будто Сафка бросает цесаревну в колодец, как Стенька — княжну в Волгу, а я сигаю за ней вниз башкой, лечу, а дна нет и нет.
Почесал он кудри свои и заохал.
— Ты чего? — спросил я.
— Кто ж мне такой гарбуз на темечко уложил?
— А ты что, не упомнишь? — Я моргнул Тимофею.
— Ничо́го.
— Ты и взабыль в колодец упал, — сказал я.
— То-то у мене уси кости болят. А шо ж я сухий тогда?
— А ты телешом разбежку сделал — и кувырк в колодец, — добавил я пару. — Еле вытащили.
— Прямо в чем мати родила?
— А то! И при бабах. Одна девка тебя узрела, глянулся ты ей, и заголосила: «Взористый какой, аки Геркулес!»
— Ой, стыдоба! — Алешка застонал во все хайло. — Со мной такого ж в жизни не було. Як же я на люди покажусь?
Мы с Тимофеем малость выждали, покуда Алешка в покаянии похмельном пребывал, однако жалко нам его стало. И поведал я ему, как задел его башку самокипом. Показал самокип с вмятиной, с чего Алешка возликовал:
— Спасибо, Сафка, утешил!..
Я хоть и молодой был, да понимал, что не можно поминать трезвому, что он пьяным болтал и делал. Матушка никогда тяте за то не выговаривала.
Тимофею и Алешке надобно было поспеть во дворец — игрецами они в опере были. Я с ними тоже навострился: авось, думаю, цветочек лазоревый увижу. Расцеловались с молодыми. Матушка для дяди Пафнутия пирогов и рыбы дала. Тятя с самокипом допрежь еще провозился, вмятину выравнивал, однако след малый все ж остался.
— Сафка, а ты еще в комедиантской зале не бывал? — спросил Тимофей.
— Да меня ж караульные в залу не пустят, — разъяснил я Тимохе. — Без парика, без башмаков и чулков немецких. Вытолкнут взашей и боле все.
— Пошли посажу тебя наверху, на хорах…
В комедиантской зале весь потолок был расписан красками — бабоньки в исподнем, у всех коленки видны, на ногах подошвы без союзки, пальцы наружу и ремни до голени тонкие, аки онучи. Видно, еллинские кумиры. Расписаны были прямо посередке, над паникадилом. А справа на конях амазонки скакали с луками и стрелы метали. В распашонках прозрачных по ягодицы, простоволосы, беспоясны, аки Баба Яга. Ну, думаю, посмеюсь я как-нибудь над Митькой, проведу его в залу и покажу, кто из нас балясник, а кто невеглас.
Тут в зале говор поднялся, стали входить дворцовые господа. От брильянтов да голых плеч у меня в глазах зарябило. Мужики в звездах и лентах, со шпагами на боку. У баб в руках махальца с амурезными картинками. Платья бокастые, ровно надутые исподни. Сколь же китов надобно изловить, чтоб повыдергать им усы и на платья отдать? Страшно помыслить даже.
Новый мир. — 1996. — №8. — С.149-159. Альфред Михайлович Солянов родился в 1930 году. Закончил философский факультет МГУ. Живет в Москве. Автор повести «Федька с бывшей Воздвиженки», опубликованной в 1974 году издательством «Молодая гвардия», и поэтического сборника «Серега-неудачник» (1995). Публиковал переводы стихов и прозы с немецкого и английского языков, в частности У. Теккерея, Р. М. Рильке, Г. Мейринка. Известен как бард — исполнитель авторской песни. Первая публикация в «Новом мире» — очерк «Как мы с дядей писали повесть о Варшавском восстании» (1995, № 6).
Повесть рассказывает о московских мальчишках, на долю которых выпала нелегкая военная осень 1942 года.
Новый мир. – 1995. – №6. – с. 233 – 243.
Книга Томаса Мартина – попытка по-новому взглянуть на историю Древней Греции, вдохновленная многочисленными вопросами студентов и читателей. В центре внимания – архаическая и классическая эпохи, когда возникла и сформировалась демократия, невиданный доселе режим власти; когда греки расселились по всему Средиземноморью и, освоив достижения народов Ближнего Востока, создавали свою уникальную культуру. Историк рассматривает политическое и социальное устройство Спарты и Афин как два разных направления в развитии греческого полиса, показывая, как их столкновение в Пелопоннесской войне предопределило последовавший вскоре кризис городов-государств и привело к тому, что Греция утратила независимость.
Судьба румынского золотого запаса, драгоценностей королевы Марии, исторических раритетов и художественных произведений, вывезенных в Россию более ста лет назад, относится к числу проблем, отягощающих в наши дни взаимоотношения двух стран. Тем не менее, до сих пор в российской историографии нет ни одного монографического исследования, посвященного этой теме. Задача данной работы – на базе новых архивных документов восполнить указанный пробел. В работе рассмотрены причины и обстоятельства эвакуации национальных ценностей в Москву, вскрыта тесная взаимосвязь проблемы «румынского золота» с оккупацией румынскими войсками Бессарабии в начале 1918 г., показаны перемещение золотого запаса в годы Гражданской войны по территории России, обсуждение статуса Бессарабии и вопроса о «румынском золоте» на международных конференциях межвоенного периода.
Одно из самых страшных слов европейского Средневековья – инквизиция. Особый церковный суд католической церкви, созданный в 1215 г. папой Иннокентием III с целью «обнаружения, наказания и предотвращения ересей». Первыми объектами его внимания стали альбигойцы и их сторонники. Деятельность ранней инквизиции развертывалась на фоне крестовых походов, феодальных и религиозных войн, непростого становления европейской цивилизации. Погрузитесь в высокое Средневековье – бурное и опасное!
В дневнике и письмах К. М. Остапенко – офицера-артиллериста Терского казачьего войска – рассказывается о последних неделях обороны Крыма, эвакуации из Феодосии и последующих 9 месяцах жизни на о. Лемнос. Эти документы позволяют читателю прикоснуться к повседневным реалиям самого первого периода эмигрантской жизни той части казачества, которая осенью 1920 г. была вынуждена покинуть родину. Уникальная особенность этих текстов в том, что они описывают «Лемносское сидение» Терско-Астраханского полка, почти неизвестное по другим источникам.
Любимое обвинение антикоммунистов — расстрелянная большевиками царская семья. Наша вольная интерпретация тех и некоторых других событий. Почему это произошло? Могло ли всё быть по-другому? Могли ли кого-то из Романовых спасти от расстрела? Кто и почему мог бы это сделать? И какова была бы их дальнейшая судьба? Примечание от авторов: Работа — чистое хулиганство, и мы отдаём себе в этом отчёт. Имеют место быть множественные допущения, притягивание за уши, переписывание реальных событий, но поскольку повествование так и так — альтернативная история, кашу маслом уже не испортить.
Интеллектуальное наследие диссидентов советского периода до сих пор должным образом не осмыслено и не оценено, хотя их опыт в текущей политической реальности более чем актуален. Предлагаемый энциклопедический проект впервые дает совокупное представление о том, насколько значимой была роль инакомыслящих в борьбе с тоталитарной системой, о масштабах и широте спектра политических практик и методов ненасильственного сопротивления в СССР и других странах социалистического лагеря. В это издание вошли биографии 160 активных участников независимой гражданской, политической, интеллектуальной и религиозной жизни в Восточной Европе 1950–1980‐х.