Повесть о бесовском самокипе, персиянских слонах и лазоревом цветочке, рассказанная Асафием Миловзоровым и записанная его внуком - [11]
— Тебе чего здесь? — спросил он всерьез, ну чисто генерал.
— Подпись нужна. Канцеляристы умучали.
— Давай сюда. — Куцый взял у меня бумагу и сгинул за дубовой дверью главного шталмейстера.
Англицкие часы бомкнули, и Петька встал передо мной как лист перед травой. Отдал мне писульку и сказал:
— Чего еще затребуется, сразу ко мне иди. Чать, земляки.
— А ты теперь кто будешь?
— Смотритель на конюшне обер-камергера. — И в зрачках Петькиных неторопко ус тараканий шевельнулся.
У самого Бирона служил! Из грязи да в князи. То ж ни в сказке сказать, ни пером описать. На кого ж он доносил, коли Бирон конюшим его сделал в своей вотчине? Да и то сказать: в аду ину пору хоть кочергой заместо вил подсадят, и то легче, а на грешной земле и подавно свой заступник потребен. Без Петьки мы бы еще три дня по канцеляриям пробегали. На бесчестии и слухач благороден.
В седельной казне дядя Пафнутий повел меня в малую залу, велел ключнику отомкнуть замок на дверях.
— Глянь на Лизетку, — сказал дядя Пафнутий.
Встали мы на пороге. Я узрел высокую стройную кобылу при полном приборе. Грудь, холка, крестец, бабки — вся с досугом. А копыта, как у аргамака, стаканчиками. Круп, однако, тяжеленек был малость, а так — красавица. Стояла она будто живая и глазом стеклянным на нас взирала. Будто вот-вот запрядает ушами.
— На Лизетке царь Петр под Полтавой войска на шведов водил, — сказал дядя Пафнутий. — Хороша?
— Куда уж лучше.
— У Бирона лучше, — ответил дядя Пафнутий, когда мы седла и хомуты со сбруями на телегу уложили. — Евойный Фаворит тысяч стоит немалых. Вороной испанский жеребец. Сам-то бывший конюший, карточный алырь, выполз в полюбовники императрицы. Видать, царь Петр в гробу перевертывается. Что ни делал, все хинью пошло. Тогда воровали, да страх знали. Боялись гнева царского.
В субботу дядя Пафнутий приказал вычистить пол в храмине от навозу, засыпать напилок и песку, дал мне новое седло и отпустил в Раменки. Напоследки попили мы чаю. Ага-Садык в ту пору на коврике молился у себя во флигеле.
— Ты, дядь Пафнутий, — упредил я, — с конюшим Бирона держи ухо востро. Он барина моего сгубил, на отца Василия донес…
— То мне ведомо допрежь тебя, — ощерил щербатый рот дядя Пафнутий.
— Откуда?
— Не твоего ума дело…
Заседлал я нашего жеребца и потрусил через Первый сад к минажерии, чтоб Лизуна сахарком побаловать. Пересек одну просадь, еду через орешник, выехал ко второй просади и вижу — бегут, задрав подолы, две девки. Одна в голубеньком сарафане — цветочек лазоревый. Кудри по плечам сыплются, крестик в прогалке груди прыгает. А вторая истинно принцесса: платье затянуто, парик чуть не на аршин вверх. А за ними медведь на четвереньках катится. Догадался я, в чем дело, спрыгнул с жеребца и впереймы Лизуну выскочил. Лизун увидел меня, вспрял на задние лапы и принялся принюхиваться. Учуял знакомый дух, захныкал и ко мне припустил. Я сахару достал и принялся кормить его. Матереть стал медвежонок, стоймя уже мне по плечи.
Оглянулся я, а цветочек лазоревый с принцессой, затянутой в поясе, аки оса, остановились и в мою сторону зыркают. Машу я им рукой: дескать, не трусьте, девки, идите сюда. Они что-то свое залопотали и начали ко мне подбираться. Цветочек лазоревый на меня показал и молвил:
— Вени, види, вици.
— Пришел, увидел и одержал викторию, — вторил я им по-русски. Небось цветочек лазоревый тоже у своей принцессы латыни обучилась.
— Ах, — плеснула руками цветочек лазоревый, — кто вы, наш спаситель?
— Какой я спаситель, — отвечаю, — мишка-то ручной. Видать, в ограде проем нашел.
Осиная принцесса сказала что-то цветочку лазоревому по-заморски, и они обе смехом залились.
— Можно его погладить? — спросила осиная принцесса.
— Отчего ж не можно, ваше высочество?
Они пуще прежнего засмеялись. Я и вовсе не знал, куда себя девать.
— Вы ошиблись, юноша, — молвила осиная принцесса. — Ее высочество перед вами, — и ручкой на цветочек лазоревый указала. — Принцесса Анна, а я ее верная подруга Юлия…
Мне бы не сходя с места скрозь землю провалиться. Господи, думаю, орясина, принял ее высочество за девку простую. Межеумок лапотный. Гляжу в принцессины очеса, а они у нее под цвет ее сарафана — голубые, ровно синь-море. И не верится, что предо мною царева наследница. Вот ее другиня — иное дело: платье, поди, на китовых усах, бочкастое…
— Как вас зовут? — спросила принцесса Анна. Я молчу. — Или вы путешествуете инкогнито?
Ин как никто, помыслил я. Опомнился, сорвал картуз:
— Зовусь Асафием, родом из Миловзорова, ваше высочество.
— А как вы тут оказались? — Ее высочество платочек на голову накинула и у шейки концы стянула. Локотки у нее были в ямочках, и такие ж ямочки на щеках разгарчивых.
В глазах у меня туман. Чудится, будто не со мною все происходит, будто воснях. И хочу удрать от них. Ни у кого не видал я таких синих глаз, ровно бирюза с поволокою.
— Домой собирался к матушке и тяте.
Тут она сняла с руки перстенек серебряный и мне его протянула:
— Возьмите, рьщарь, вы заслужили награду.
— Грациас эго, — бухнул я с перепугу. Хотел перстенек на указной палец надеть — не лезет, на средний — тоже, только на безымянный в аккурат пришелся.
Новый мир. — 1996. — №8. — С.149-159. Альфред Михайлович Солянов родился в 1930 году. Закончил философский факультет МГУ. Живет в Москве. Автор повести «Федька с бывшей Воздвиженки», опубликованной в 1974 году издательством «Молодая гвардия», и поэтического сборника «Серега-неудачник» (1995). Публиковал переводы стихов и прозы с немецкого и английского языков, в частности У. Теккерея, Р. М. Рильке, Г. Мейринка. Известен как бард — исполнитель авторской песни. Первая публикация в «Новом мире» — очерк «Как мы с дядей писали повесть о Варшавском восстании» (1995, № 6).
Повесть рассказывает о московских мальчишках, на долю которых выпала нелегкая военная осень 1942 года.
Книга Томаса Мартина – попытка по-новому взглянуть на историю Древней Греции, вдохновленная многочисленными вопросами студентов и читателей. В центре внимания – архаическая и классическая эпохи, когда возникла и сформировалась демократия, невиданный доселе режим власти; когда греки расселились по всему Средиземноморью и, освоив достижения народов Ближнего Востока, создавали свою уникальную культуру. Историк рассматривает политическое и социальное устройство Спарты и Афин как два разных направления в развитии греческого полиса, показывая, как их столкновение в Пелопоннесской войне предопределило последовавший вскоре кризис городов-государств и привело к тому, что Греция утратила независимость.
Судьба румынского золотого запаса, драгоценностей королевы Марии, исторических раритетов и художественных произведений, вывезенных в Россию более ста лет назад, относится к числу проблем, отягощающих в наши дни взаимоотношения двух стран. Тем не менее, до сих пор в российской историографии нет ни одного монографического исследования, посвященного этой теме. Задача данной работы – на базе новых архивных документов восполнить указанный пробел. В работе рассмотрены причины и обстоятельства эвакуации национальных ценностей в Москву, вскрыта тесная взаимосвязь проблемы «румынского золота» с оккупацией румынскими войсками Бессарабии в начале 1918 г., показаны перемещение золотого запаса в годы Гражданской войны по территории России, обсуждение статуса Бессарабии и вопроса о «румынском золоте» на международных конференциях межвоенного периода.
Одно из самых страшных слов европейского Средневековья – инквизиция. Особый церковный суд католической церкви, созданный в 1215 г. папой Иннокентием III с целью «обнаружения, наказания и предотвращения ересей». Первыми объектами его внимания стали альбигойцы и их сторонники. Деятельность ранней инквизиции развертывалась на фоне крестовых походов, феодальных и религиозных войн, непростого становления европейской цивилизации. Погрузитесь в высокое Средневековье – бурное и опасное!
В дневнике и письмах К. М. Остапенко – офицера-артиллериста Терского казачьего войска – рассказывается о последних неделях обороны Крыма, эвакуации из Феодосии и последующих 9 месяцах жизни на о. Лемнос. Эти документы позволяют читателю прикоснуться к повседневным реалиям самого первого периода эмигрантской жизни той части казачества, которая осенью 1920 г. была вынуждена покинуть родину. Уникальная особенность этих текстов в том, что они описывают «Лемносское сидение» Терско-Астраханского полка, почти неизвестное по другим источникам.
Любимое обвинение антикоммунистов — расстрелянная большевиками царская семья. Наша вольная интерпретация тех и некоторых других событий. Почему это произошло? Могло ли всё быть по-другому? Могли ли кого-то из Романовых спасти от расстрела? Кто и почему мог бы это сделать? И какова была бы их дальнейшая судьба? Примечание от авторов: Работа — чистое хулиганство, и мы отдаём себе в этом отчёт. Имеют место быть множественные допущения, притягивание за уши, переписывание реальных событий, но поскольку повествование так и так — альтернативная история, кашу маслом уже не испортить.
Интеллектуальное наследие диссидентов советского периода до сих пор должным образом не осмыслено и не оценено, хотя их опыт в текущей политической реальности более чем актуален. Предлагаемый энциклопедический проект впервые дает совокупное представление о том, насколько значимой была роль инакомыслящих в борьбе с тоталитарной системой, о масштабах и широте спектра политических практик и методов ненасильственного сопротивления в СССР и других странах социалистического лагеря. В это издание вошли биографии 160 активных участников независимой гражданской, политической, интеллектуальной и религиозной жизни в Восточной Европе 1950–1980‐х.