Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1 - [224]

Наташа меня спрашивает в письме: «А говоря между нами, там, т. е. в Институте, не бываешь ли ты тоже с „неискренней улыбкой?“» Пожалуй, она права. Но пусть улыбка неискренняя, она все-таки улыбка. Что в душе я одинока, с этим я уже примирилась. У меня не будет, по крайней мере, внешнего одиночества.

26 июня 1926. Суббота

Да, я вошла в эту жизнь и вошла с головой. Но очень ли хороша она? У нас образовалась веселая компания. Из Института мы идем вместе. По дороге хулиганим, кричим, идем цепью, на нас прохожие оборачиваются. Часто заходим в кафе — ведем себя также, развязно и глупо. Наши бабушки пришли бы в ужас. А может быть, и не только бабушки. Потому-то мне и не хочется, чтобы Мамочка знала эту компанию: доходит, напр<имер>, до того, что вчера, прощаясь у решетки метро, я со всеми перецеловалась. Не могу, однако, считать это большим грехом.

А и во мне самой происходит что-то новое, до сих пор неиспытанное. Я не влюблена, нет! Но мне нравится один студент, Сергей Николаевич Карпов. Он очень дружен с Лилей, а это мне не нравилось. Но когда я поняла (может быть, и ошибаюсь, но я так поняла), что они жених и невеста, я искренно порадовалась. Мне только стало грустно. Ведь у меня нет ни одного близкого человека! И как это люди могут находить друг друга. Давно ли Лиля знакома с Карповым, а уже невеста; а если и не невеста, то, во всяком случае, она видит в нем друга. А я? Я даже стихов не пишу. И, как мне кажется, все куда-то падаю, падаю, падаю…

Может быть, все это не больше, как туберкулез и реакция на лечение? Ничего не хочется. Вчера насмеялась, нахулиганилась, а сегодня уже ничего не хочется, и ничего не жаль. Лень что-нибудь не только делать, но и думать. Слышишь разговор — надо бы ответить, возразить, и — сил нет, молчишь. Надо заниматься, переписывать лекции и — тоже сил нет.

16 июля 1926. Пятница

Если я когда-нибудь буду невестой, я, наверно, буду испытывать то же, что весь день вчера. Что это — не знаю, но что-то хорошее-хорошее.

14-го мы «брали Бастилию».[500] Было очень весело, писать же об этом подробно не стоит, да и нет времени. А вообще бы мне хотелось как-нибудь остановиться здесь подробнее на нашей компании и наших отношениях. 14-го я с Аристовым пила на брудершафт, а потом трогательно расцеловались. Да, если бы я год назад увидела себя такой, не поверила бы. И ют именно этот брудершафт оставил такое хорошее воспоминание. Господи, если бы и он испытывал такое же хорошее чувство! Их трое, кот<орые> мне нравятся: Лева Шлиомович, Сергей Николаевич Карпов и Костя Аристов.

Я стою на опасном переломе. Куда же все это повернется?

17 июля 1926. Суббота

Вчера идем мы из кафе после лекции Милюкова, подходит ко мне Шемахин, берет под руку, отходим вперед. «Ира, я, так „теоретически“ скажем… если бы я сделал тебе предложение, ты отказала бы?» — «Ты давно об этом думал?» — «Да, очень давно. Давно к этому пришел…» — «Не будем об этом говорить». — «Откажешь?»

30 июля 1926. Пятница

За это время произошло много хорошего и мало плохого.

1) В какой-то вторник была в Opéra с Костей, на «Китеже».[501] Был еще Лева с Лилей. О том, как это было хорошо, писать нечего.

2) В прошлую субботу уговорились встретиться с Карповым в городе и поехать к нам. Условились, что будем откровенны. И это было очень хорошо. Мы долго сидели в парке и так хорошо говорили, что не хотелось уходить. Оттягивали каждую минуту. А вечером пришел еще Костя.

3) В среду была последняя лекция Милюкова. Опять, конечно, долго сидели в «нашем кафе» на rue des Écobes. Ну, тут уж я буду писать глупости.

Ну а что дома? Дома ссора и разговоры о том, почему я ходила в Opéra за счет Аристова, почему не плачу за себя в кафе и т. д. А мне это неприятно. Ведь знаю же я, что делаю, с кем иду. Вообще, мне бы хотелось большей свободы. Хотелось бы, только без драм, по-хорошему, переехать с осени в город. Найти бы комнатушку в Латинском квартале, работать где-нибудь, хотя бы и на заводе, вечером заниматься. Кажется, буду писать на эту тему стихотворение.

3 августа 1926. Вторник

Что было вчера.

Занесла работу Гофман, пошаталась по rue de Rivoli и, как уговаривались, пошла к Леве за тетрадкой. Туда должна была прийти вся «банда».[502] На двери висит записочка, что он занят, быть не может, просит войти и быть как дома. Нашла ключ, вошла. От нечего делать стала убирать у него на столе, потом на другом столе, потом мыть кастрюли, и за этим занятием меня застал Белый, потом Карпов. Лева тоже пришел, он был на конгрессе (очевидно — сионистском)[503] и очень сердился, что мы не пошли все вместе обедать. Ждали Лилю. Пришел Монашев, и позже всех — Шемахин; и еще, как оказалось, в 9 обещал быть Аристов. Это досадно. А Монашев пришел и говорит: «Ирина, пойдем к Ладинскому». — «К Ладинскому? Зачем?» — «А он очень просил, чтобы ты у него была сегодня, у него будут Антипов и Флорианский». — «Ага! Отлично. Идем!» Захотелось познакомиться с Антиповым[504] и вообще увидеться с Ладинским. Пообедали в «Золотом Петушке»[505] и отправились. Он был один, те двое так и не пришли. Какое впечатление от этого визита? Да самое грустное. А.П. остался таким же, но уж очень изменилась я, а может быть, это казалось потому, что был третий. Но мне и не хотелось остаться с ним вдвоем. Нет, может быть, и хотелось; хотелось еще раз услышать: «Ириночка!»; может быть сказать ему что-нибудь с тем, чтобы больше не встречаться. Да мы и так-то, пожалуй, не скоро встретимся. А когда заговорили о стихах, о журналах, — сразу поднялось то тайное, что всегда было в наших отношениях, то нехорошее и нечистое, что вообще доминирует в кругу поэтов. Огульная руготня, зависть, мелкое честолюбие, самолюбование, интриги. И опять мне захотелось как можно резче сепарироваться от этого круга. Ушла бы с удовольствием из «Союза молодых поэтов», да неладно как-то выходить из Союза, кот<орый> бездействует; особенно теперь, да еще без всякого повода. А вот тут организовано новое издательство «Новый Дом», куда входят Н. Берберова, Д. Кнут. В. Фохт и Ю. Терапиано.