Повелительница львов - [56]

К моему смятению, Генрих с воодушевлением принял эти коварные предложения: единственное, чего он, видимо, хотел, так это оказаться как можно дальше от места, где ему угрожало столкновение с подданными. Узнав об этом, его отец, должно быть, перевернулся бы в гробу. Когда же я попыталась возражать, архиепископ вонзил в меня суровый взгляд и сказал, что его рекомендации продиктованы главным образом заботой о моей безопасности и что он не поручится за мою голову, если я окажусь в руках разъярённой толпы.

Подобное предположение вызывало у меня скорее гнев, чем страх. Небеса знают, что за долгую историю человечества несколько королев и в самом деле погибли насильственной смертью, но я не могла вспомнить ни одной, которую разорвала бы на куски толпа! Всё рыцарство страны, несомненно, объединится для поддержки прекрасной двадцатилетней девушки, если ей будет грозить такая участь. У меня было сильное искушение проверить, так ли произойдёт на самом деле. Но в своей тогдашней слабости я позволила себя уговорить и уехала. Всю дорогу мой господин и повелитель трясся от страха, что отнюдь не улучшало моего настроения, и по прибытии я наотрез отказалась разделить с ним ложе.

— Королева, — сказала я ему, — спит только с королями, а не с жалкими беглецами.

Я хотела было добавить, что она спит также с мужчинами, поведение которых достойно королей, но передумала. Мне казалось, что он рассердится, но Генрих только пробормотал что-то невнятное. По правде говоря, у меня было такое чувство, что он испытывает облегчение.

Между тем план Стаффорда, который причинил некоторый ущерб и, конечно же, не делал ему чести, неожиданно оправдался. После отбытия Генриха Кейд прямой дорогой отправился на Лондон, куда его тут же впустили; эти глупцы, видите ли, были рады поддержать его против «француженки». В Лондоне он призвал к себе лорда Сэй и Сель и его зятя Кроумера, кентского шерифа, благоразумно бежавшего от тех, среди кого вершил правосудие, и обвинил их в измене. Когда ни один судья не согласился вести это дело, Кейд обезглавил их без всякого суда. Хотел он добраться и до Элис, но она оказалась вне досягаемости, в Юэлме. Ещё один сторонник Суффолка, Аскью, несчастный епископ Солсберийский, который сочетал меня браком с Генрихом, был зверски убит арендаторами.

Всё это производило зловещее впечатление, тем более что главная сторонница Суффолка — я — была ещё на свободе. Тут-то и начали сбываться предсказания архиепископа Стаффорда. Людям Кейда надоело томиться в ожидании неизвестно чего. Они начали пить, затем принялись грабить, а следом, естественно, и насильничать. Лондонцы увидели, что их дома и семьи в опасности, и очень быстро сделались приверженцами короля.

Архиепископ Стаффорд запёрся в Тауэре и отказался что-либо предпринять, но доблестный семидесятилетний кардинал Кемп собрал лондонцев в некое подобие армии, в чём ему помог благородный Уильям Уэйнфлитский, сменивший кардинала Бофора на посту епископа Винчестерского и в последующие годы проявивший себя нашим добрым другом. Последовало сражение на мосту, и хотя обе стороны понесли почти равные потери, мятежники возвратились в свой первоначальный лагерь. И тут, выложив на стол свои козырные карты, епископ отправил к ним гонца с обещанием выхлопотать для них королевское прощение, если они разойдутся по домам. Он, разумеется, знал, что таково их истинное желание, ибо я была вне досягаемости этих головорезов, а они торопились сбыть награбленное, поэтому стали разбегаться. Кейд понимал, что происходит, и пробовал принять какие-то меры, но ряды его сподвижников таяли с каждым часом, и в конце концов он тоже был вынужден бежать, спасая собственную шкуру. Вскоре Кейда схватил и обезглавил страшный человек по имени Александер Иден, который сменил на посту шерифа несчастного Кроумера.

Выйдя из Кенилуорта, Генрих — теперь он метал громы и молнии — направился на юго-восток, казня по дороге всех попадавшихся ему мятежников. Это было мне до крайности неприятно — и не только по той причине, что кардинал обещал им прощение от имени короля, но и потому, что Генрих боялся встретился с этими людьми лицом к лицу, когда они держали в руках оружие.

Этот эпизод можно рассматривать, как поворотный пункт в моей жизни. В течение пяти лет я убеждала себя, что Генрих — добрый и благородный повелитель, которому в исполнении супружеских и королевских обязанностей мешает только одно — чрезмерная набожность, впрочем, это был вполне извинительный недостаток. Все эти пять лет я подавляла свои естественные склонности и как королева, и как женщина, стараясь по возможности соответствовать его идеалу жены. Но он показал себя бесчестным трусом. А тут ещё я убедилась в ужасающей превратности жизни. Моё пренебрежение ухаживаниями Суффолка в значительной мере объяснялось тем, что я возлагала надежды на будущее: нам с герцогом ещё представится возможность изведать восторги любви, причём в полной безопасности, считала я. И вот герцог мёртв!

Этим летом 1450 года я перестала быть юной девушкой и стала женщиной. Что ещё важнее, я наконец поняла, что либо должна покинуть своего мужа и королевство и с позором возвратиться в Анжу, где, учитывая обстоятельства, мне едва ли окажут радостный приём, либо надеяться на себя, только на себя, единственного человека, способного спасти и меня самое, и Англию, и Дом Ланкастеров.