Повелитель Вселенной - [35]

Мунлик отрицательно мотнул головой.

— Завтра я поеду на охоту. Буду отсутствовать несколько дней, и дичь, которую я буду выслеживать, возможно, приведет к границе татарских земель.

Оэлун пристально посмотрела на него.

— Значит, ты собираешься поохотиться там.

— Не на людей — только посмотрю следы. Мы должны узнать, не собираются ли татары откочевать по направлению к нам. Мой отец присмотрит за тобой, пока я буду отсутствовать.

— Ты один поедешь? — спросила она.

— Да, один. Кому-то надо произвести разведку. Другие теперь слишком охотно забывают о врагах. — Он пожевал кончик уса. — Оэлун, я обещал заботиться о тебе. Может быть, тебе стоит попросить Таргутая принять на себя руководство?

Она вздохнула.

— Даже ты слушаешь его.

— Я забочусь о тебе. Люди дадут ему клятву верности. Пусть делает сейчас что хочет, но позже нами будет руководить Тэмуджин.

— Они не дадут мне дожить до руководства, — сказал Тэмуджин.

— Мой сын прав. Если я сейчас уступлю, Таргутай воспользуется этой слабостью. Мне остается лишь склонить других на свою сторону и заставить его присоединиться к ним.

— Мне надо поддерживать тебя, что бы ты ни делала. — Молодой человек встал. — Теперь надо идти, а то моя жена будет сердиться.

Тэмуджин посмотрел хонхотату вслед.

— Мунлик называет себя нашим другом, — сказал он, — но я сомневаюсь, надолго ли это.

— Он любил твоего отца.

— Знаю, но отца нет, а Мунлик должен думать о своих людях. Может быть, он думает, что его роду будет лучше отделиться и уйти вместе с тайчиутским вождем.

— Пожалуйста, — прошептала Оэлун, — давай не сомневаться в тех немногих друзьях, что у нас остались.

Оэлуи встала и подбросила топлива в огонь. Мунлик может найти следы приближения татар. Это сослужит ей добрую службу; она надеялась на войну.

21

— Так не пойдет, — сказала Оэлун.

Сочигиль сидела у очага. Бэлгутэй пришел в юрту к Оэлун средь ночи, обеспокоенный состоянием матери, и что-то бормотал о том, что надо позвать шамана и снять сглаз. Оэлун говорила другой вдове о собственных страхах, отчаянии, которое ее охватило, но Сочигиль не вслушивалась.

— Ты совсем не ешь, — продолжала Оэлун. — Ты очень похудела.

— Никакая пища не может заполнить пустоту внутри меня, — закрыв лицо руками, говорила Сочигиль. — Никто не может утешить меня.

— Мать и не спит, — заметил Бэлгутэй. Сыновья Сочигиль сидели на своих постелях, обхватив колени руками. — Я думал, это пройдет, но…

— Другие обходят мою юрту, будто я уже умираю, — сказала Сочигиль. — Жить не хочется.

— Ты накличешь смерть, если будешь так говорить.

— Люди избегают тебя тоже, Оэлун-экэ, — сказал Бектер. — Они шепчутся о тебе и скрывают от тебя секреты.

Оэлун нахмурилась. У Бектера были черные материны глаза и отцовское скуластое лицо, но его портило угрюмое неприятное выражение.

— Послушай, — уговаривала Оэлун. — Люди не уверены в своем будущем. Мы должны показать им, что…

Послышался лай собак. На дворе еще было темно, но проснулись все. Лошади ржали, в стане было шумно, как обычно бывает на рассвете.

Испугавшись, Оэлун встала, поспешила к выходу. За юртой Сочигиль женщины вереницей, кто в повозке, кто верхом, ехали по залитой лунным светом равнине.

Оэлун спряталась за кибиткой. «Жертвоприношение», — подумала она. Ханши скрыли подготовку к нему от Оэлун. Старухи и шаманы объединились против нее.

Она медленно обогнула юрту. Они ждут, наверно, что она побежит к Даритаю, а тот уже дал клятву Таргутаю вместо того, чтобы присягнуть сыну Оэлун.

Когда она вошла в юрту, Сочигиль вопросительно взглянула на нее.

— Они поехали приносить жертву без нас, — сказала Оэлун.

Сочигиль смотрела на нее, раскрыв рот. Бектер вскочил на ноги.

— Что теперь, Оэлун-экэ? — спросил он. — Вот что значит не слушаться их.

Оэлун дала ему пощечину, мальчик отшатнулся.

— Они об этом пожалеют, — прошептала она.

— Как нам быть? — захныкала Сочигиль.

— Не показывайся с сыновьями из юрты сегодня.

Оэлун повернулась и вышла.

Солнце уже взошло к тому времени, когда Оэлун добралась до лошадей. Мужчины делали вид, что не смотрят, как она седлает серого мужниного жеребца. Она знала, что думают мужчины: она была отверженной. Она предупредила детей, чтобы не покидали пределов ее стана, были настороже.

Она поехала на запад, вслед за женщинами. Трава была испещрена белыми и синими весенними цветами. Ее трясло от ярости. Неужели Орбэй и Сохатай думают, что они могут обойтись без нее? Она представила себе, как они шептались с другими женщинами, предупреждая, чтобы они ничего не говорили ей об обряде жертвоприношения.

Понукая коня, она послала его в галоп. Женщины не уехали далеко от стана. На горизонте, к югу от холма, где стояла обо, над большой юртой курился дымок. Возле нее темнела большая яма. Небольшие свертки с пищей были сложены на склоне холма неподалеку от священной кучки камней. Овец в жертву уже принесли — значит, женщины сидят в юрте.

Оэлун привязала коня к одной из повозок. Они поставили юрту и молились без нее, Оэлун. Она быстро подошла к входу и отбросила полог.

Женщины молчали. Они сидели кружком, обе ханши — в глубине, лицом к входу. Здесь были жены всех знатных людей, жена Таргутая сидела по левую руку от Орбэй. Почерневшие кости лежали перед ханшами; потрескавшаяся лопаточная кость горела в огне очага.