Потому что люблю - [64]
Женьке не следовало полагаться на интуицию и свой летный опыт. Точный расчет на земле исключил бы эту недоработку. Муравьев говорил ему, но Женька небрежно махнул рукой: мол, такой пустяк даже внимания не заслуживает.
Муравьев вдруг вспомнил Верино выражение: «На всяк пустяк нужен глаз и время». Вспомнил ее выразительные коричневые глаза, обрамленные густыми щетками ресниц, теплые искорки в глубине… Сколько же времени прошло с той ночи? Воскресенье, понедельник, вторник… Сегодня четверг, уже пятый день… Надо позвонить и напроситься на субботу в гости. Предлог у него есть всамделишный — статья в немецком журнале.
В наушниках прозвучал взволнованный голос Шелеста. Он просил руководителя полетов посмотреть, выпущены ли у него шасси. Сигнальная лампочка показывала, что шасси не выпускаются. Когда Шелест сделал проход над аэродромом, с земли подтвердили: самолет сесть не может.
— Тридцать пятый, ваше решение? — Это уже говорил Белый.
— Пробую аварийный вариант, — ответил Женька.
— Действуйте.
— Сигнала нет, — сообщил через несколько секунд Шелест. И снова прошелся над аэродромом. Шасси не выпускалось.
— Уходите в зону и катапультируйтесь, — сказал Белый.
В его голосе было столько досады, что Муравьеву стало не по себе. Видимо, и Шелест чувствовал то же, потому что твердо спросил:
— Разрешите посадку без шасси на запасную грунтовую полосу?
Эфир молчал. Видимо, Белый с кем-то советовался на СКП. То, что предлагал Шелест, было под силу только очень мужественному и опытному пилоту, обладающему точным глазомером и сильной волей. Шелесту этих качеств не занимать. Риск, безусловно, великий, но это единственный способ спасти машину.
— Посадку без шасси разрешаю, — сказал наконец Белый. И сразу же приказал: — Горючее вырабатывайте в районе аэродрома… Тридцать шестой, — это уже к Муравьеву, — выполняйте посадку.
— Вас понял, — ответил Муравьев и довернул машину курсом на «дальний привод».
Вдали показалась узкая пластинка взлетно-посадочной полосы, слева от нее — зеленый островок и разноцветные кубики домов. Почти перед самым «ближним приводом» Муравьев довернул чуть-чуть машину и, резко опустив нос, повел ее к земле. И когда под плоскостями мелькнула белая поперечная линия, обозначающая линию старта, он взял ручку на себя. Самолет послушно выровнялся, опустил хвост, погасил скорость и, подобно огромной птице, осторожно коснулся колесами бетонки.
…Передав машину технику, Муравьев заспешил на командный пункт. И только теперь, когда под ногами твердо гудел бетон, пахло ацетоновой краской и керосином и над землей поднималось дрожащее марево лета, именно теперь Муравьев почувствовал, в каком опасном положении Женька Шелест, почувствовал, что волнуется, что внутри у него поселилась мелкая дрожь нетерпения.
Шелест закладывал над аэродромом очередной круг. Неожиданно он круто полез на высоту, круто развернулся и, падая так же круто вниз, проделал серию «бочек», четко выдержав глиссаду снижения. Это было то, что не совсем получилось в зоне, где он чуть не зацепил за деревья.
А вдруг он все-таки зацепил? Иначе что могло случиться с шасси?
Случиться, конечно, может что угодно. Сядет — расскажет…
Муравьев не допускал мысли, что с Женькой Шелестом может произойти несчастье. Ну, поцарапает обшивку, что-то сломает в машине, пусть даже шишку на лбу заработает, но Женька есть Женька…
У входа на КП Муравьев столкнулся с Толей Жуком. Его вызывал Белый.
— Не знаешь зачем? — Лицо у Толи было растерянное и жалкое. — Обругал и приказал немедленно на КП…
— Шасси у Шелеста не выпускаются.
— Шасси? — Техник побледнел и остановился. — Не знаю. Проверял все сам. Все проверял. Понимаешь, все! И все было надежно. Не знаю.
Они вместе поднялись на вышку. Муравьев вошел первым, Толя Жук — следом. Белый навалился грудью на стол и, не отрывая от губ микрофон, следил исподлобья за самолетом Шелеста. Лицо его было спокойным, только, может быть, губы чуть плотнее сжаты да брови круче сошлись у переносицы.
Он коротко глянул на Муравьева.
— Как проходил полет?
— Нормально, товарищ командир.
— Старший лейтенант Жук, — в голосе Белого зазвучала сталь, — на вашей машине отказ. Шасси неисправно. В чем дело?
— Не знаю.
— Очень плохо.
— При осмотре все было в норме.
— А при посадке — отказ.
— Я доложу после осмотра самолета.
— Если будет что осматривать… Можете идти.
Толя еще ниже опустил голову, буркнул «есть!» и неслышно вышел.
С вышки было хорошо видно, как весть о случившейся беде собрала людей в небольшие кучки, заставила тревожно глядеть в небо. Напряглись в готовности пожарные и санитарные машины. Шелест заходил на посадку, и в нависшей над аэродромом тишине чудилось нечто зловещее.
Муравьев мысленно прикинул, в каком месте может шлепнуться самолет, и пошел к бетонке — вдруг понадобится помощь. Кто-то крикнул ему, что там опасно, но крикнул очень неуверенно, и Муравьев не остановился. Конечно, опасно. Но разве Женьке не опаснее? В сто раз! И все-таки он решился. А наверное, не следовало. Еще ему, Муравьеву, на такие штучки можно соглашаться — он дублер. Женьке не стоило. Это точно.
В непривычной тишине аэродрома Муравьев услышал частые удары своего сердца. До сих пор ему не доводилось видеть смертельную опасность в такой непосредственной близости. Гибель Миши Горелова он мог представить только по скупым рассказам очевидцев. Теперь же ему стало страшно, воображение не дремало и подбрасывало картинки кошмарнее одна другой. То ему виделось, как самолет на ураганной скорости врезается в землю и мгновенно окутывается дымом взрыва, то он кувыркается, разваливаясь на части и кромсая летчика на глазах тревожно застывших людей, то просто капотирует, раздавив своей тяжестью пилота… Видеть окровавленное и безжизненное тело Женьки было выше сил, и Муравьев упрямо тряс головою, стараясь стряхнуть навязчивые картины. Как ему сейчас хотелось, чтобы все завершилось благополучно!
Женька улетала в Якутск и благодарила судьбу, что в трудную минуту встретила хорошего человека, что память о нем она будет хранить всю жизнь, и если когда-нибудь у нее будут дети, она и детям расскажет про сильного, доброго, умного доктора Олега Викентьевича Булатова, который спас заболевшую абитуриентку.Но первая, случайная встреча не стала для них единственной…Повесть. Отрывок из романа «К своей звезде».
Роман-дилогия «К своей звезде» посвящен жизни летчиков военной авиации. Его герои – пилоты, командиры и подчиненные, их друзья и близкие, жены и дети, – живут своими особенными, непростыми судьбами. В них тесно переплетаются разные мотивы и устремления – здесь и достижение высот летного мастерства, и любовь к близким, и необходимость поступаться личными интересами для защиты своей страны, и нежелание переступать через свою честь, и многое другое. Герои по-разному смотрят на жизнь, по-разному складываются и их пути, но и преодолевая обстоятельства, они не изменяют себе.Этот роман – гимн НАСТОЯЩИМ офицерам, истинным патриотам и тем, для кого все также важны честь и профессионализм.
Это наиболее полная книга самобытного ленинградского писателя Бориса Рощина. В ее основе две повести — «Открытая дверь» и «Не без добрых людей», уже получившие широкую известность. Действие повестей происходит в районной заготовительной конторе, где властвует директор, насаждающий среди рабочих пьянство, дабы легче было подчинять их своей воле. Здоровые силы коллектива, ярким представителем которых является бригадир грузчиков Антоныч, восстают против этого зла. В книгу также вошли повести «Тайна», «Во дворе кричала собака» и другие, а также рассказы о природе и животных.
Автор книг «Голубой дымок вигвама», «Компасу надо верить», «Комендант Черного озера» В. Степаненко в романе «Где ночует зимний ветер» рассказывает о выборе своего места в жизни вчерашней десятиклассницей Анфисой Аникушкиной, приехавшей работать в геологическую партию на Полярный Урал из Москвы. Много интересных людей встречает Анфиса в этот ответственный для нее период — людей разного жизненного опыта, разных профессий. В экспедиции она приобщается к труду, проходит через суровые испытания, познает настоящую дружбу, встречает свою любовь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.