Потому что люблю - [63]

— Толя Жук от твоей машины сегодня не отходит, — сказал Муравьев, — забыл, что у него есть еще один самолет.

— А тебе уже жалко, — улыбнулся Шелест, глядя на приближающегося техника. — Он правильно понимает обстановку: дублер если и не взлетит — ничего страшного. А «тридцать пятый» должен быть в воздухе во что бы то ни стало. Верно, Толя?

— Просто за свою машину я спокоен, а ту надо было обнюхать как следует.

— Обнюхал?

— Само собой!.. Принимай.

— После тебя мне там делать нечего, — Шелест покровительственно обнял Толю за плечи, коротко прижал к себе.

Но тот нетерпеливо шевельнул плечами, и летчик отпустил его. Не заметил, что Толя Жук сегодня совсем не похож на самого себя, что нет на его лице улыбки, что погасли в глазах хитроватые огоньки. Ничего этого не заметил Шелест. Он уже был в небе, хотя и стоял еще, широко расставив ноги, на заляпанных масляными пятнами бетонных плитах.

Муравьеву не понравилась и эта реплика о дублере, и покровительственный Женькин жест, и его безразличие к настроению техника, но все это он прощал Женьке за его увлеченность небом, за влюбленность в летную работу. Когда Муравьев уже сидел под задраенным прозрачным колпаком, когда самолет нетерпеливо дрожал в ожидании команды на взлет и впереди уходила к горизонту покрытая миражными лужами темно-серая взлетно-посадочная полоса, он вдруг вспомнил Женькины слова о том, что он дублер, позавидовал Женьке и посмотрел направо вперед, где стояла его машина. Лица пилота не было видно, только напряженно застывший молочно-белый гермошлем. Еще секунда-вторая, и Женька включит форсаж, отпустит тормоза и расслабленно откинет голову на бронеспинку, дав машине полную волю в скорости — так опытные наездники ослабляют поводья лошади, когда нужен свободный рывок, — легким движением руки оторвет колеса от бетонки и, спрятав их в чреве машины, стремительно врежется гремящею стрелой в стратосферу. А он, Муравьев, должен точно скопировать все, что сделает Женька; он должен идти вслед за ним так, как ходят связанные жестким буксиром автомобили. Что ж, кто-то должен идти и вслед.

…Ровный шум в наушниках вдруг затих, и руководитель полета дал разрешение на взлет. Одновременно у бетонки вспыхнул зеленый фонарь. Муравьев не слышал, как турбина на Женькиной машине сменила регистр, резко перескочив на высокие ноты, он это почувствовал и, может быть, с отставанием в доли секунды подал рычаг управления двигателем за максимал. Обе машины почти одновременно рванулись вперед, и, когда за спиной Муравьева взорвался форсажный грохот, бетонные квадраты слились в сплошную движущуюся ленту и спинка сиденья плотно прижалась к лопаткам.

Муравьев уже давно потерял счет взлетам и посадкам, но каждый раз, оторвавшись от земли, он переполнялся неповторимой радостью грядущего полета, счастливым чувством обманчивой недосягаемости земных забот…

Высоко над землей, далеко от укрытого старыми березами Вериного домика приборы показали, что его и Женькин самолеты подходят к пространственной точке, которая там, дома, обозначена на ватманском листе началом круто падающей кривой.

— Вы в зоне! — подтвердили с командного пункта.

В этот же миг секундная стрелка часов подошла к цифре, которая была выведена в графике красной тушью. Муравьев плавно отдал ручку от себя и посмотрел на Женькин самолет: расстояние между машинами застыло.

— Начинаем режим! — доложил Женька.

На них неотвратимо грозно двинулась зеленая стена, откинулась, как откидывается за перевалом обратный скат, рванулась вправо, вверх, завертелась вокруг, замкнувшись подобно туннельной трубе с отдаленно светлеющим выходом, снова распрямилась пятнистым ковром и стала быстро удаляться, теряя цвет и четкость очертаний. Но вот она отдаленно встала за спиной, наклонилась, двинулась вверх, сползла перед самолетом и, приближаясь, скользнула под крыло.

Женька поднял руку, покачал кистью. Это означало, что он после двойной полупетли выполнит «бочку» на нисходящей и серию «бочек» в горизонтальном полете. Муравьев должен приотстать и посмотреть, как эти фигуры получатся.

…Женька явно затянул с переворотом на нисходящей, и выход из пикирования получился запоздало рискованным. Муравьев отчетливо видел, что Женька поставил рули на критические углы атаки, он «переламывал» машину, но сила инерции тянула ее к земле, невзирая на поднятый кверху нос. В горизонтальный полет он перешел в опасной близости от земли, едва-едва не зацепив за деревья на опушке у тригонометрической вышки.

Набрав высоту, Женька вновь качнул крыльями и доложил:

— Режим закончен. Разрешите выход на точку?

— Разрешаю! — ответил руководитель полетов.

Набрав необходимую высоту, они легли курсом на аэродром. График режима был выполнен полностью. Последнюю фигуру Женька не стал делать по причине вполне понятной — ему не хватило высоты. Да она и не входила в их задачу, просто Женька хотел проверить одну из своих задумок, но, опоздав на секунду с выходам из первой фигуры, потерял высоту и возможность для продолжения эксперимента. Делать новый заход не позволяло время. Да и психологически Женька не был готов к случившемуся. Уж если сделана ошибка, ее необходимо скрупулезно проанализировать на земле, исключить вторичное появление. Еще хорошо, что все закончилось благополучно. Результат такой ошибки мог быть более драматичным.