Потому что люблю - [43]

Может быть…

Только теперь Муравьев убежден, что Лена сюда не вернется, и ни заколки, ни зеркало, ни комнатные туфли ей здесь уже не понадобятся. А коль так, то следовало бы давно упаковать все в фанерный ящик, затолкать туда еще висящий за дверью халат и маникюрные ножницы, бросить сверху испещренный крестиками календарь, в котором она зачеркивала прожитые на Севере дни, и отправить посылку во Львов без письма, без объяснений.

…Дождь перестал. И хотя тучи все еще жались к земле, комкались в торопливой погоне, закрывая горизонт, на аэродроме загудели двигатели, и через некоторое время, рассыпая по тундре грохот, в темное месиво облаков ушла командирская «спарка» на разведку погоды.

Муравьеву стало чуточку обидно, что сегодняшние полеты уже будут проходить без него, что, даже если он сейчас покажется в летном домике, где ребята переоблачаются в высотные доспехи, неторопливо шутят в ожидании команды на вылет, его встретят не как своего, потому что со вчерашнего дня, точнее, с момента, когда командир зачитал телеграмму, из центра, его жизнь отслоилась от жизни однополчан и пошла где-то рядышком, но по самостоятельной плоскости. Муравьев только еще не успел осмыслить, на каком эшелоне эта плоскость — выше, ниже или вовсе поставлена на ребро?

Что ж, пусть полетают без него. В этом небе он оставил достаточно следов за последние годы. Летал и ночью и днем, и летом и зимой, в дни ясные и в непогожие, в этом небе он, как говорят газетчики, возмужал и обрел крылья. Первый класс за здорово живешь не присваивают.

Да ведь и не насовсем он улетает, от силы на месяц, хотя… Лена вон тоже думала, что не насовсем, халат оставила и туфли комнатные, а жизнь распорядилась по-своему. Любимая работа, квартира в городе, Санька в садике, театры рядом.

Как он все-таки мало знал ее… Да и можно ли знать до конца другого человека, если в самом себе не всегда способен разобраться?

Муравьев открыл туго набитый чемодан, переставил его с табуретки на пол и потискал кулаком в углах. В том месте, где не было книг, белье слегка продавилось. Он взял на подоконнике осколок зеркала, сдунул с него пыль и положил в чемодан. Лену трудно чем-нибудь удивить, но эта стекляшка наверняка вызовет в ней какие-нибудь добрые чувства. А может, и наоборот — заставит вспомнить одинокие дни и ночи, когда в полку шли учения, когда объявлялась повышенная готовность, когда проводились перелеты на другие аэродромы, когда улетали за новыми самолетами, когда дежурили… Короче говоря, в ее жизни было вполне достаточно таких дней и ночей, чтобы взвыть от тоски.

Муравьев сам не понимал, почему ему хотелось найти для Лены какие-то оправдательные аргументы — такую долю делили жены всех здешних летчиков. Однако уехала только Лена. Уехала не в порыве гнева, не с шумом и треском, как это иногда бывает, а спокойно, даже буднично, будто в гости на неделю.

Муравьев даже не поверил, когда она ему еще в коридоре сказала, что завтра улетает к маме.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось, — спокойно ответила Лена. — Завтра будет самолет транспортный, летит в отпуск жена вашего командира эскадрильи, пригласила меня…

Муравьев снял меховые унты, куртку, подошел к Лене, обнял ее.

— Очень интересная новость.

— Надоело мне здесь, — сказала Лена и отстранила его руку. — Одичать можно. По Саньке соскучилась, по нормальным магазинам, по городу…

— Как же я без тебя здесь буду? — полушутя спросил Муравьев. Но Лена шутки не приняла и ответила с легкой обидой:

— Мне кажется, что тебе с твоими самолетами будет не хуже. И не говори, пожалуйста, глупостей.

— Когда ожидать тебя?

— Вот отойду немного, напишу… Видно будет.

Письмо пришло на исходе второго месяца. Она писала о Саньке, что он быстро растет и становится упрямым и непослушным, что родители оставили ей двухкомнатную квартиру в старом люксе, что у них очень симпатичный кот Одиссей, что работает она в лаборатории горючих ископаемых при Академии наук и что Санька спрашивает: «Когда приедет папа?..»

Отпуск ему был запланирован на предпоследний месяц года. Его бы могли и раньше отпустить — на десять дней, по семейным обстоятельствам, но для этого надо, как минимум, объяснить командиру семейные обстоятельства. А что он мог объяснить, если и сам толком не разобрался в случившемся.

И вообще хватит об этом. Вот-вот машина за ним приедет, и через час-другой он будет высоко и далеко от этого рыжего бревенчатого домика, от дощатых тротуаров, под которыми все лето хлюпает вода, от длинного до тошноты дня и от унылых заполярных пейзажей.

— Такие случаи, — сказал ему один из приятелей, — бывают раз в столетие. Так что радуйся и считай, что тебе кошмарно повезло.

Муравьев не возражал, но и для бурной радости не видел причин.

Хотя случай сам по себе действительно выдался редкий. Кто мог предположить, что в один совсем не прекрасный день его вызовут на командный пункт, не дав закончить обед. Он терялся в догадках — по какому поводу? Перебирал различные варианты, и все это оказалось далеким от истины. Его ждал на КП училищный командир эскадрильи, которого курсанты звали «стариком», только уже не майор, а полковник. Белый Роман Игнатьевич. Он обнял Муравьева при всех его начальниках, неуклюже поцеловал в висок и тихо сказал: